Александр Кикнадзе: Королевская примула

Тот очерк был перепечатан некоторыми газетам и журналами, выходящими на грузинском, испанском и баскском языках. Мне приятно было узнать, что автор воспринял мое пожелание, продолжил работу.

И вот перед нами роман. Автор его, лингвист по образованию, писатель по профессии, избрал сюжет, бесспорно, оригинальный, сумел увлечь нас потоком жизни действующих лиц, донести до нас прелесть одной из древнейших загадок истории.

Несомненно, что роман будет встречен широкими кругами советских читателей с интересом.

М. А. Коростовцев, профессор, доктор исторических наук.

Отца своего, Давида Девдариани, Отар помнил по одной только встрече.

Было это холодной московской зимой; рано утром кто-то тихо постучал в дверь. Отар проснулся раньше мамы, растолкал ее, она торопливо спрятала под халат длинную косу, щелкнула задвижкой и вскрикнула. В дверях стоял незнакомый Отару мужчина с белыми от мороза усами. На незнакомце была кожанка, в руках небольшой чемодан. Мама бросилась к гостю, они обнялись и долго стояли молча, словно боясь пошевельнуться. Из открытой двери потянуло холодом.

Отар помнил, как строго выговаривала ему мама: «Плотно закрывай дверь, дров до конца зимы не хватить», а сейчас из коридора врывался воздух, от которого тело покрывалось мурашками, но мама ничего не замечала.

— Нина, Нина, — гость целовал маму в щеку, в шею. «Оказывается, совсем не белые у него усы, а совсем черные», — сказал себе Отар.

— Все, навсегда? — спросила с надеждой мама.

— Нет, родная. Пока не навсегда. Пока на два часа. Сердце Отара билось быстро-быстро, он понимал, что сейчас произойдет что-то важное, ему надо было только попытаться вспомнить, где и когда видел он этого человека.

Он знал, что его папа в армии, что скоро разобьют белых, и тогда он вернется домой. Часто думал об отце: вот он скачет на коне, в одной руке у него красное знамя, а в другой верный друг маузер; послушный конь песет вперед-вперед, только ветер в ушах: вжи-иик, вжи-иик, а за папой скачет вся его рота — сто, нет, тысяча человек, они кричат «ура!», и белые, побросав оружие, бегут в разные стороны.

У Отара тоже был свой маузер, который раньше служил вставным дверным замком — подарок соседки-старушки Марьи Матвеевны, долго объяснявшей, как целиться им и в какую пружину вставлять гвоздик, чтобы получался щелчок. Он мечтал увидеть настоящий маузер и все ждал, что его привезет папа… У этого человека маузера не было, а был старый чемоданчик. И голос у незнакомца был тихий, и, когда он говорил про два часа, на лице его была застенчивая и виноватая улыбка.

Мама плотно прикрыла дверь, заложила ее тряпкой, висевшей на ручке, подошла к сыну:

— Ну что же ты?.. Подумай, кто это может быть.

Мужчина завернул Отара в одеяло, приподнял над кроваткой, заглянул в глаза и сказал весело, с легким кавказским акцентом:

— Слюшай, Нинка, йэтот гражданин упрямо не хочет узнавать своего отца. И я бы не узнал Отара. Как вирос! Глаза твои, но нос, нос — наш, наследственный, девдариановский, за версту видно, что этот молодой человек — Девдариани. Итак, товарищ Отари, ви не желаете нас узнавать. Ничего, ми это дело сейчас исправим.

Мужчина прижал малыша к груди и, сделав несколько шагов — от угла к углу, — запел старую грузинскую песенку «Моди внахот венахи».

Кто-то очень давно напевал Отару ее перед сном. «Давай посмотрим на виноградник… Кто съел виноград? Козлик. А что стало с козликом? Его съел волк. А в волка выстрелило ружье. А ружье погибло от ржавчины. А ее съел огонь. И у огня был враг. И у того врага — свой враг…» Пел большой сильный человек с теплыми и мягкими руками. А у этого были холодные руки. И чужой голос. Только песенка та.

— Ну-ка посмотри на меня хорошенько… — голос мужчины пресекся.

— Папа, папка, мамико! — малыш уткнулся в грудь мужчины. Словно проверяя себя, Отар дотронулся до руки отца. Она согревалась и казалась теперь знакомой-знакомой.

«Наверное, как я, не любит перчатки», — подумал малыш, проведя ладонью по шершавой, потрескавшейся от мороза руке отца.

Мама накинула платок и вышла за дровами.

Мужчины остались одни. Отар хотел спросить про маузер, но отец подошел к столу, вынул из ящика большую синюю папку, открыл ее и начал быстро писать на самом верхнем листке. Потом разыскал на дне чемоданчика тетрадь в коленкоровом переплете и положил ее в папку.