Чармен Крейг - Мисс Бирма

– Смотри, каждый старается вырваться вперед, да?

– Папа, – Луиза вытянула кулачок с зажатым в нем мокрым леденцом, – а что это за дядя?

– Какой дядя? – Бенни был полностью поглощен ее нежными щечками, невозможно глубокими мудрыми глазами. Он не мог оторваться от этих глаз – и от захватывающей дух мысли, что в них отражается совсем другая душа, ничуть не похожая на его собственную.

И только через некоторое время Бенни проследил за взглядом дочери – в трех футах от их дома стоял японский солдат и смотрел прямо на него.

На миг Бенни оторопел, не веря глазам своим, он разглядывал солдатскую каску – купол с ярко-желтой звездой. Солдат вытянул из-за пояса меч и наставил его на Бенни. И Бенни вдруг осознал, как выглядит его лицо, концентрированная инородность – крупный нос, пухлые губы, приоткрывшиеся для вдоха, хотя он пытался изображать спокойствие. Последнее, что стоит делать, это бежать, подсказала интуиция. Если он сохранит хладнокровие, если будет честен с этим человеком – если объяснит, что он больше не британский офицер…

– Куро , – ледяным тоном скомандовал солдат, рассыпав стаккато звуков – ккуррро – и с отвращением глядя на Бенни.

И вдруг до Бенни дошло – очень простая и ясная мысль. Это солдат, обученный убивать.

– Ступай к маме, – спокойно велел он Луизе, понимая, что стоит ему только вскинуть руку, как это дитя, и ее брат, и их мать будут мертвы.

Медленно встал, спустился с помоста в грязь, поднял руки. Он заметил секундное замешательство солдата, а потом – будто издалека – увидел, как солдат опускает свой меч и резко бросается вперед, увидел, как собственное тело отражает волну внутренней ненависти и позволяет, чтобы его повалили, стиснули горло. Над ним возник еще один солдат – Бенни разглядел капли пота, стекающие по его щеке, сосредоточенно поджатую губу, желтоватые зубы, внимательный, озадаченный взгляд.

– Нет британский шпион, – услышал Бенни свой голос, говорящий по-бирмански, прежде чем задохнулся, когда рука, ухватившая за горло, поволокла его к деревьям.

Они орали друг на друга, эти чужаки, – и где-то далеко сквозь шум в голове Бенни расслышал, как в деревне поднимается шум, как кричит Кхин, умоляет о чем-то, перекрывая плач Луизы. Все, что он мог видеть, помимо собственных ног, бьющихся в попытке освободиться, это голубой просвет среди туч, над зеленым сплетением ветвей. И вот он уже за деревней, его волокут по тропе, швыряют спиной на что-то твердое – ствол дерева; сосновая кора, каждая неровность на ее поверхности напоминает его шее, запястьям и щеке, что он все еще жив. Они могли бы быть каренами, эти люди, приходит ему в голову. Такие обыкновенные, такие привычные, почти знакомые лица, искаженные напряжением и яростью. Но мысль мелькнула и исчезла. Они не люди. Они пересекли грань, отделяющую человеческое, обратились в нечто иное. Солдаты вытащили длинные мечи и принялись размахивать ими, выкрикивая не то оскорбления, не то вопросы, а магнолия за их спинами роняла дождевые капли, словно оплакивая жизнь Бенни, передавая ему последний привет.

Бог любит каждого из нас так, будто каждый из нас – единственный.

Ему вдруг отчаянно захотелось покаяться – перед Кхин, перед Луизой, перед мамой, которая так умоляла его быть осторожным. Слишком поздно махать кулаками – они крепко связаны за спиной. И когда животный страх колкими мурашками расползся по коже, а сердце взвыло от дикого желания жить, острия мечей засвистели над его головой, и он закрыл глаза, и весь мир затопила скорбь.

– Это было так странно, эта внезапная тишина, – рассказывал он Со Лею шесть месяцев спустя, в феврале, когда вновь настали сухой сезон и жара, а его друг вернулся в Кхули перевести дух перед переброской на линию фронта.

Со Лей присоединился к каренским ополченцам, возглавлявшим борьбу против японцев в восточных горах, и исполнял обязанности временного командира их нерегулярного подразделения, которое ожидало помощи от британцев, – те со дня на день должны были сбросить им с самолета оружие.

– Я подумал: вот она, смертная тишина, – продолжал Бенни. – Или нет, не так. Подумал, это тишина предчувствия смерти, когда пропало все, кроме этого жуткого ожидания, когда понимаешь, что конец совсем близок.

Со Лей искоса глянул на него. Они опять сидели на берегу ручья, и опять был вечер, как перед уходом Со Лея в Мандалай, и вновь Бенни наблюдал, как друг скрывает свои чувства, перебирая пальцами камешки. Есть в нем какая-то застенчивость, робость, подумал Бенни. Сдержанность, нежелание говорить прямо, смотреть в глаза другому человеку. Может, именно поэтому его друг не решился завести семью?