Софрон Данилов - Красавица Амга

Зайдя в дом, Аргылов разделся у дверей. Повесил на гвоздь шубу с облезлым подбоем из беличьих шкурок, а поношенную пыжиковую шапку, порыжевший ошейник из собольих хвостов и ровдужные Ровдужные — из ровдуги, шкуры, выделанной под замшу. рукавицы с оторочкой из лисьих лапок он бережно положил сушить на висячую загрядку перед камельком и обратился к Суонде, сидящему перед затухающим огнём:

— Станешь ложиться, так заткни трубу и запри дверь.

Не выказав особого почтения к хозяину, тот еле слышно бормотнул что-то в ответ.

Хозяин зашёл к себе в хаппахчы. Жена, отвернувшись к стене, кажется, уже спала. Раньше Аргылов не мог без насмешки слушать про то, как бывает сладок и желанен сон, думал, что так болтать могут одни лентяи. В ответ на это он говорил: кто меньше спит, тот и счастлив, так как больше наработает. Но в последние годы он по себе узнал, как бывает дорог сон. Оказывается, нет большего наказания, чем лишиться его. Сон к Аргылову не шёл и этим вечером: только смежит веки, как в голове начинается ералаш: мысли и воспоминания путаются, как гагары в сети. Когда потухли последние уголья в камельке, с нар у наружных дверей донёсся могучий храп. «Этот леший засыпает сразу, стоит ему коснуться головой подушки, — с завистью подумал Аргылов о своём хамначчите. — Ему, ведьмаку беззаботному, ещё бы не спать!» А тут, ко всей этой маете, пошло вздрагивать за спиной одеяло.

Это плакала Ааныс. Аргылов зло двинул жену локтем:

— Чего тебе и на этот раз не хватило, что опять залилась в три ручья? Небось опять взгрустнулось по распрекрасной дочери? Не бойся, никто её не съест: в худшем случае выскочит замуж. Лучше бы вспомнила о сыне, помолилась бы за него, неизвестно, в живых ли…

Одеяло успокоилось, но сон уже совсем отлетел, и Аргылов пролежал так очень долго. Злость его постепенно улетучилась, и пришло запоздалое чувство раскаяния: почему в злой заносчивости своей он думал, что лишь он один, избранная душа, проводит бессонные ночи в страданиях, когда то же происходит и с его Ааныс? Вместо того чтобы утешить, он на неё прикрикнул… Хотя досадно всё же, когда жена встречает тебя спиной. Но человек раскрывает душу перед тем, кому доверяет, в ком находит поддержку и внимание. Он же с женой прожил больше трёх десятков лет, но, по правде сказать, помнит не много случаев, когда они проводили супружескую ночь в нежной ласке и душевном согласии. Было, правда, несколько таких случаев, но давно, в молодости — так давно, что было ли? Если уж рассудить теперь, в старости, когда кончилась былая прыть и силы уже на исходе, он, признаться, был мужем грубым, как немятая бычья кожа.

Женщине нравится, когда с нею говорят тепло, балуют её! Ей по душе, когда муж приветлив и ласков, а супружеское ложе — не холодное. А что он, Аргылов, дал своей суженой, кроме крика, угроз да безрадостных, похотливых объятий? Жену принято называть госпожой, хозяйкой дома. Но если быть откровенным, Аргылов жену свою не особенно-то чтил за госпожу, не считал её ровней себе. Вопреки воле отца, желавшего высватать для него дочь богача из соседнего улуса, он выбрал себе в невесты дочь просто зажиточных хозяев из-за редкой её красоты. Даже обычного в таких случаях сватовства и других церемоний не было, у девушки и согласия её не стали спрашивать. Попросту говоря, алчный отец продал свою дочь за тугой мешочек и тридцать голов скота. Не от этого ли с той ещё давней поры Аргылов стал глядеть на жену как на вещь, недёшево купленную. А если так, могла ли Ааныс ожидать от него ласку да любовь? Ведь любовь требует времени, и не малого, а у Аргылова всю жизнь было его позарез — всё работа, бесконечная купля-продажа, долгие отлучки. Жил он взахлёб, второпях, недоедал, недосыпал и, залезая под супружеское одеяло, в любви был груб да тороплив. Так, не разбирая вкуса, что ни попадя хватая, спешит насытиться вконец изголодавшийся человек.

Как теперь понимает Аргылов, Ааныс долго ждала от него мягких рук, горячего сердца и радости любви. Не дождалась… Однажды, грубо отброшенная к стене, она вскрикнула: «Больно же! Ведь и я человек…» Не придал он тогда этому значения, пропустил мимо ушей.

А между тем, как теперь вспоминается, Ааныс всё же его любила. Встречая мужа из долгой поездки, она, бывало, так и светилась. Иногда, проснувшись ночью, он обнаруживал тесно припавшую к нему мягкую грудь Ааныс и её голову у себя на груди. Выбранив: «Спать не даёшь!», он обычно отталкивал её прочь. Короток век у безответной любви, и она стала гаснуть: улыбку заменил отчуждённый взгляд, приветливые слова — холодное молчание. Более тридцати лет на одном ложе и под одним одеялом они спят, повернувшись друг к другу спинами. Как чужие…