Софрон Данилов - Красавица Амга

— Товарищи!..

Произнеся первое слово, оратор постоял некоторое время молча, горестно глядя сверху на убитых бойцов. Это был Платон Алексеевич Ойунский, один из первых якутских писателей, в тот год председатель Революционного Комитета Якутии, человек слабого телосложения, бледен и худощав, с добрыми и грустными глазами за очками в простой железной оправе.

— Товарищи и друзья! Скорбен наш митинг. В невозвратный последний путь провожаем мы сегодня боевых друзей. Сын якута-хамначчита Хабырыс Хаптасов сердцем принял Советскую власть, для защиты её он взял в руки оружие. Сын петроградского рабочего Миша Иванов прошёл с боями от берегов Невы до Якутии. Оба они погибли за светозарное будущее нашего народа. Поклонимся их памяти.

Ойунский склонил голову, склонили головы все и долго стояли так.

— Рождённые разными матерями, они навек теперь кровные братья, и нет никакого другого родства теснее и кровнее. Нет на свете силы, способной поколебать братство народов, освещённое кровью, пролитой за общее наше дело. История не движется назад, она движется только вперёд, как ни останавливай её враги! Прощайте, славные сыны наши, гордые орлы наши. Прощайте…

Слова Ойунского перекрыли звуки оркестра. Он скромно посторонился, а на его место встал богатырского сложения военный — командующий вооружёнными силами Якутской Республики. «Байкалов! Это Байкалов!» — прошло по толпе. Ветеран революции 1905 года, латыш Карл Карлович Некундэ сменил свою фамилию на нынешнюю, сроднившись с Байкалом, со всей Сибирью и прославившись как герой в борьбе с Колчаком. Лобаст, бритоголов, крупнолиц, в белой военной дублёнке, туго затянутой ремнями, командующий походил на грубоватое каменное изваяние.

— В эту скорбную минуту, — сказал он, — мы, бойцы Красной Армии, вместе со всем якутским народом клянёмся неодолимой горой встать на пути пепеляевской банды. Ради спасения Республики мы не пощадим своих жизней по примеру вот этих героев.

— Клянёмся! Клянёмся! Клянёмся! — над колоннами вооружённых бойцов вскинулись винтовки.

— Настал решительный момент в судьбе якутского народа — быть или не быть ему свободным! — подхватил мысль командующего секретарь обкома РКП (б) Максим Кирович Аммосов. — Революционная власть автономной Якутии бросает клич: «Все — к оружию!»

Аммосов и Ойунский были гордостью и любовью якутской бедноты, перед ними все сердца были настежь — вот почему каждое слово их западало в сознание и будоражило сердце.

— Есть только одна партия в мире, которая борется за счастье трудящихся, партия Ленина. Лучшие сыны и дочери всех народов собираются под красное знамя этой партии. Коммунистом-ленинцем был наш покойный друг Миша Иванов, комсомольцем был его товарищ по оружию Хабырыс Хаптасов. Совсем ещё юные, они теперь старше любого из нас, они оставили нам свой завет, и мы их наследники. Прощаясь, дадим напутствие им в бессмертие, скажем им: спите спокойно, боевые наши товарищи, судьба народа находится в надёжных руках партии, за дело которой отдали вы себя без остатка. Вовек уже не отнять свободу у народа, который познал её вкус! Вовек не сбыться коварным замыслам наших врагов! Все силы народа на разгром Пепеляева!

Строгие ритмы марша волна за волной широко расходились в пространстве, увлекая вдаль и ввысь души людей. Глаза Томмота заволокло туманной завесой — он плакал. Стыдясь, Томмот отворачивался, но куда отвернёшься, если кругом столько людей? Он сделал вид, что поправляет шапку, но не странно ли то и дело её поправлять? «Не время сейчас изучать какие-то падежи да зубрить теоремы!» — думал Томмот. Он ещё раз пойдёт в обкомол и попросится добровольцем. Это ничего, что ему там недавно отказали. Вчера одно, нынче другое, завтра будет третье — время такое… И ещё он подумал о своей любви: «Позор и позор! Разводить шашни с девчонкой в то время, когда лучшие люди гибнут в борьбе — да за это из комсомола выгнать и то мало!»

Томмот с укоризной глянул сбоку на Кычу, стоявшую рядом. В лице девушки была та же суровая жёсткость, и, как знать, не о том ли самом думала в эту минуту и она? От такой мысли Томмот немного смягчился: в самом-то деле, в чём девчонка провинилась? В том, что девчонка не парень? Чувствуя на себе его взгляд, Кыча подняла глаза. «Ну что, мой друг, больно тебе? — только взглядом одним спросила она. — И мне…» Расслабляя его решимость и, как это казалось самому Томмоту, наперекор его революционному долгу, тёплая волна нежности колыхнулась в нём, но он ничем не обнаружил этого. Мыслимо ли было это здесь, в такой момент!