Валентин Тублин - Дорога на Чанъань

— Прошу меня извинить…

Ду Фу вздрогнул так сильно, что едва не выронил фонарь. Обернулся. В слабом свете свечи блестящими брызгами вспыхнули, переливаясь, алмазы на золотом поясе с кистями. Голос у столичного гостя был. высокий, окончания слов он проглатывал, недоговаривая, словно ему вообще было лень говорить.

— Вы не сказали, — начал он так, как если бы разговор происходил не на узкой каменистой тропе, а в зале «Грушевого дворца», в столице, — вы не изволили сказать, кто автор песни о поражении при озере Чэньтао. Признаюсь, меня очень тронуло ваше искусство, и поэтому я должен помочь вам, э-э, для будущего… Потому что автором этой песни… этой песни… — И вдруг совершенно другим тоном он закончил: — Но ведь вы знаете его. Нет?

Слабый свет дробился и играл в драгоценных камнях его пояса. Он ждал. Молча стоял перед ним старик с фонарем, повешенным на искривленную параличом руку, с котомкой за плечами.

— О чем вы задумались, глубокоуважаемый учитель?

Ду Фу молчал. Он думал о том, что на стоимость одного этого пояса можно было бы купить несколько ослов, MHОго еды и одежды и спокойно, не торопясь, добраться до Чанъани. И еще он подумал, правда уже мимоходом, что память у него по-прежнему острая, раз он узнал этого человека, стоявшего перед ним с небрежно-вежливым, видам, за которым не так уж трудно было разглядеть смущение.

— К чему нам длинные и ненужные окольные пути, господин Лю Вэнь? — сказал он устало. — Да, я узнал вас. Что вам угодно?

— Поверьте, учитель, я сердечно рад этой встрече. Такой неожиданной… И тому, что вы вспомнили мое недостойное имя. Ах, учитель, поверьте, я не раз вспоминал о вас… о нашей молодости, о разговорах, о надеждах на будущее — там, в Пинкане, у прелестной Хо… Вы ее помните, конечно, тоже. — Искреннее волнение звучало в его голосе. — Мы были молоды тогда. Молоды и полны дерзких надежд — вы и я… И наши друзья. Их теперь осталось совсем мало… но и они вспоминают о вас… довольно часто, — добавил он с некоторым усилием (будет настоящая сенсация, когда он расскажет в столице об этой невероятной встрече!). — Вы должны поехать со мной в столицу, — вдруг сказал он горячо. — Подумайте, учитель, ведь это было бы прекрасно. Ах, извините меня, я обязательно должен вас проводить… Вы мне разрешите?

Ду Фу колебался. А впрочем… Он не стыдился своей бедности, хотя и гордиться здесь было нечем.

— Пойдемте.

По той же каменистой тропинке они спустились к реке. Увидев узкую доску, соединявшую берег с джонкой, гость на мгновение заколебался, затем подобрал полы дорогого халата. Притихший, спустился он вниз, под бамбуковый настил на корме. Грубо сколоченное ложе, покрытое тряпьем, плошка с жиром и крохотным фитильком, рваная циновка…

— Это ужасно, — сказал гость, — я не знал. Вы, один из лучших поэтов страны… — У него перехватило горло. — По возвращении я доложу императору…

От тряпья исходил резкий запах. Ду Фу сел напротив гостя, насупившись. Он устал, он хотел отдохнуть, и ему не нужны были ни комплименты, ни соболезнования. Воспоминания ему не нужны были тоже. Воспоминания — хорошая вещь для тех, кто, сравнивая прошлое с настоящим, находит перемены к лучшему. В его случае воспоминания были не нужны.

Затхлый запах — запах бедности, почти нищеты — душил высокого гостя. Он чувствовал: еще немного, и его вырвет. Глотая окончания слов, уже больше по привычке, он начал быстро говорить, убеждать, взывать… Он оставил изысканные формы разговора. Он предложил Ду Фу свое содействие. У учителя будет теперь все — деньги, слуги. Впрочем, ведь Ду Фу вернется вместе с ним, не так ли?

Ду Фу покачал головой. Он не поедет. Гость казался обескураженным. Тогда Ду Фу сказал:

— Если господин Лю Вэнь действительно хочет помочь такому бедняку, как я, то…

Господин Лю Вэнь, недослушав, с готовностью стал развязывать продолговатый кошель, висевший у него на поясе. «Золото», — подумал Ду Фу. И это удивило его, ибо он уже успел забыть, что есть люди, расплачивающиеся за что-либо золотыми монетами, а не медяками, стертыми до блеска от беспрерывного употребления. Гость смотрел выжидающе, в глазах его была готовность и соболезнование. Ду Фу сделал отстраняющий жест левой рукой.

Нет, сказал он. Его неправильно поняли. Он вовсе не просит денег.

Острая жалость к этому некогда элегантному и веселому человеку переполняла господина секретаря. К тому же он и на самом деле был рад ему помочь. В отличие от Ду Фу, он мог позволить себе воспоминания, он был благодарен судьбе за эту встречу. Он, секретарь министерства и чиновник второго класса, на примере поэта лишний раз мог убедиться в превратности человеческих судеб. И кто знал, что ждало его завтра. Но сегодня — сегодня он был наверху и мог позволить себе любую причуду. Вплоть до искренних человеческих чувств. Он и в самом деле был большим любителем поэзии; в своем роскошном доме он собрал большую библиотеку, манускрипты.