Маргарет Этвуд - Она же Грейс

Внезапно Саймон перестает о ней думать и обращается мыслями к Рэчел. Хоть за нее-то он в состоянии ухватиться. Уж она-то не выскользнет у него из рук.

В доме темно: наверное, Рэчел спит. Саймон не желает ее видеть, не хочет ее сегодня вечером – напротив, мысль о ее напряженном теле цвета кости, об исходящем от него запахе камфары и увядших фиалок вызывает у него легкое отвращение, но он знает, что все изменится, едва он переступит порог. Он станет на цыпочках подниматься по лестнице, стараясь с нею не встретиться. Потом обернется, войдет в ее комнату и бесцеремонно ее разбудит. Сегодня Саймон ударит ее, как она и просила: раньше он никогда этого не делал, это будет в диковинку. Ему хочется наказать ее за то, что она привязала его к себе. Заставить ее плакать, хоть и не слишком громко, не то услышит Дора и повсюду растрезвонит. Удивительно, что она не услышала их раньше: ведь они становятся всё беспечнее.

Саймон знает, что репертуар Рэчел близится к концу, и когда она не сможет больше ничего предложить, все кончится. Но что же произойдет перед самым концом? Да и сам конец – какую форму он примет? Должно же быть какое-то завершение, некий финал. Невозможно себе представить. Быть может, сегодня ему следовало бы воздержаться.

Он отпирает дверь своим ключом и как можно бесшумнее ее открывает. Рэчел ждет его в темном холле, одетая в плоеный пеньюар, тускло мерцающий в лунном свете. Она обнимает его и тащит внутрь, прижимаясь к нему всем телом. Она дрожит. Ему хочется смахнуть ее, как паутину с лица или как густой, липкий студень. Вместо этого он ее целует. Лицо у нее мокрое: она плакала. Она и сейчас еще плачет.

– Тише, – шепчет он, гладя ее по волосам. – Тише, Рэчел.

Именно этого он хотел от Грейс – чтобы она трепетала и хваталась за него: Саймон довольно часто себе это представлял, хотя, как он теперь понимает, в сомнительно ходульном исполнении. Подобные сцены всегда были умело освещены, а жесты, – включая его собственные, – томны, грациозны и исполнены роскошного трепета, словно балетные мизансцены смерти. Однако умиляющие страдания оказались гораздо менее привлекательными, когда ему пришлось столкнуться с ними в действительности, лицом к лицу. Одно дело – утирать слезы юной лани, и совсем другое – утирать нос оленухе. Он роется в кармане – где же носовой платок?

– Он возвращается, – пронзительным шепотом говорит Рэчел. – Я получила от него письмо.

Саймон вначале не понимает, о ком речь. Ну конечно же о майоре. В своем воображении Саймон обрек его на некий безудержный разгул, а потом и вовсе о нем забыл.

– Что же с нами будет? – вздыхает она. Мелодраматичность фразы не уменьшает глубины чувства, по крайней мере – для нее.

– Когда? – шепотом спрашивает Саймон.

– Он написал мне письмо, – рыдает Рэчел. – Говорит, что я должна его простить. Дескать, он образумился, хочет начать новую жизнь – он всегда так говорит. Теперь я тебя потеряю – это невыносимо!

Ее плечи трясутся, она судорожно сжимает его в объятиях.

– Когда он приезжает? – снова спрашивает Саймон. Сцена, которую он представлял себе с приятно щекочущим чувством страха: сам он резвится с Рэчел, а майор вырастает на пороге, полный негодования и с обнаженной шпагой в руке, – встает у него перед глазами с удвоенной яркостью.

– Через два дня, – отвечает Рэчел прерывающимся голосом. – Послезавтра вечером. На поезде.

– Пошли, – говорит Саймон. Он ведет ее через холл к ее спальне. Теперь, когда он знает, что избавление от нее не только возможно, но и неизбежно, Рэчел еще сильнее его возбуждает. Зная его наклонности, она зажгла свечу. У них остались считаные часы, не за горами разоблачение, и говорят, что паника и страх учащают сердцебиение и разжигают страсть. Про себя он мысленно отмечает: правду говорят , и, возможно, в последний раз опрокидывает ее навзничь на кровать и грузно опускается сверху, роясь в нескольких слоях ее одежды.

– Не бросай меня! – стонет она. – Не оставляй меня с ним наедине! Ты не знаешь, что он со мной сделает! – На сей раз она извивается в подлинных муках. – Ненавижу его! Чтоб он сдох!

– Тише, – шепчет Саймон. – Дора может услышать.

А сам только на это и надеется: сейчас ему как никогда нужны зрители. Вокруг кровати он расставляет толпу призрачных соглядатаев: не только майора, но и преподобного Верринджера, Джерома Дюпона и Лидию. Но в первую очередь – Грейс Маркс. Ему хочется, чтобы она ревновала.

Рэчел замирает. Ее зеленые глаза широко раскрыты и смотрят прямо в глаза Саймона.