Алексей Воронков - Албазинец

Помимо баб с младенцами, были тут тунгусы из ближних улусов и стойбищ, разноперый бродячий народец, решивший на старости лет приобщиться к Богу. Даже был один беглый татарин по имени Равилька, который зимой и летом ходил в одном и том же стареньком армяке, сшитом еще дома, в Казани. Зарезал по злобе сынка какого-то тамошнего вельможи и, чтобы не лишиться головы, сбежал в Сибирь.

Впрочем, были средь этих людей и такие, что, как и прежде, не веря ни в Бога, ни в черта, пришли к реке ради скуки или из-за интереса.

Ожидание начала таинства затягивалось и народ, еще недавно пребывавший в хорошем расположении духа, занервничал.

– Ну где же Ермоген? – недовольно ворчала какая-то баба.

– И впрямь, что это он вдруг решил нас томить? – поддержала ее другая.

– Да придет наш старец, придет, чиво загоношились? Может, он еще в кельице своей молится, – пытался кто-то уречь самых нетерпеливых.

– Тогда долго ждать придется, – с чувством вздохнув, произнес долговязый безусый казачок. – Чай, пехом потопает, а это ни много ни мало три версты.

– Бери больше! – усмехнулся кто-то в толпе.

Так оно и было. Монастырь во имя Всемилостивейшего Спаса, который в 1671 году построил иеромонах Гермоген, находился в четырех верстах выше Албазина по течению Амура, возле устья реки Ульдугичи в урочище Брусяной Камень. Там он и жил в своем ските, там и проповедовал, оттуда потихоньку и растекалась теплыми волнами на восток и даже в Китай святая православная вера.

Гермоген прибыл в Албазинский острог в 1666 году с отрядом беглых казаков, предводителем которых был некто Микифорка Черниговский. Говаривали, что тот увез старца силком. В это можно было поверить, зная про лихое прошлое атамана.

По слухам, он был сыном польского пленного, многие из которых после войны 1612 года так и прижились на чужой стороне. В 1638 году Никифор вместе с другими земляками был послан на Лену в Усть-Кутский острог, надсмотрщиком над соляными варницами.

Так бы, поди, и тянул эту лямку до конца дней своих, кабы не встретился на его пути илимский воевода Лаврентий Обухов, слывший большим охотником до праздной жизни. Он намеренно приезжал со своими сподручниками в Усть-Кутск, где много бражничал и безнаказанно насильничал жонок, а какие сопротивлялись, тех убивал. Также как убивал их мужей и братьев, пытавшихся заступиться за несчастных.

В числе пострадавших от произвола воеводы был и служилый илимский человек Никифор Черниговский, у которого Обухов украл красавицу жену а затем, попользовавшись ею, зверски убил.

Собрав небольшой отряд из якутских служилых и верхоленских казаков, разгневанный муж решил отомстить воеводе. И когда однажды тот, возвращаясь с ярмарки, плыл на дощанике по Лене, заговорщики напали на него, перебив охрану и забрав у него тридцать сороков соболей да к сему триста рублей денег. Сам же Обухов попытался сбежать, но его догнали на лодке и закололи копьями.

После этого мятежникам ничего не оставалось, как идти на Амур, слывший казачьей вольницей. Туда со всех уголков Московии стекались обиженные судьбой люди. И то были не только мечтавшие о лучшей доле казаки. Шли на Амур, пробираясь по таежным тропам, беглые крестьяне, каторжники, испугавшиеся расправы участники всевозможных бунтов и волнений, шли лихие люди, промышлявшие на лесных дорогах разбоем. Шли семьями, а то и деревнями. Было даже, что целый полк около трехсот человек из Верхоленска во главе с казачьим пятидесятником Михайло Сорокиным, не получив на то дозволения, отправился на Амур. Дошло до того, что якутские и сибирские воеводы вынуждены были поставить заставы на дорогах и перехватывать беглецов.

Но разве есть на свете такая сила, которая была бы способна унять человеческую стихию? Люди продолжали бежать на Амур, где, по слухам, царили вольные порядки, где не было ни злых и безжалостных чиновников, ни тюрем, ни царских указов. Вновь прибывших в Албазин зачисляли в войско или же отправляли по многочисленным острожкам и заимкам. Живите, мол, как Бог на душу положил.

При царе Михаиле Федоровиче к беглым отношение было суровое. Их заточали в остроги, отправляли на каторгу, а кого и на плаху. А вот при Алексее Михайловиче все пошло по-другому. Он не стал препятствовать переселению русского люда на Амур, углядев в этом разумное начало и выгоду для государства. Недаром его так любил народ, называя незлым царем-батюшкой, и даже прозвище ласковое придумал ему – Тишайший.