Борис Тумасов - Василий Темный

И он, князь Василий Дмитриевич, с благословения церкви собрал воинство со всех удельных княжеств, выступил против Тамерлана.

К счастью, Тамерлан дальше Ельца не пошел. По слухам, этому воинственному хану принадлежали слова: «Бедна страна Русь, вернусь я в Самарканд и поищу земли богаче».

Приподнялся Василий Дмитриевич на локте, поглядел в оконце. Оно снегом залеплено. Подумал, надобно велеть дворецкому, чтоб девок послал стекольца почистить.

Вздохнул. Вспомнилась та зима, когда война с Тверью была. Тверичи на лыжах к самой Москве подступили. Их ратники на виду Кремля появились. Спасибо, брат Юрий в ту пору в Угличе сидел, поспел с дружиной, отразил тверичей.

Ноне притихла Тверь. Да надолго ли? У них пора межкняжения закончилась, тверской князь Борис Александрович второе лето, как власть к рукам прибрал. Каким-то он князем окажется? Не доведи бог в деда пойдет, нелегко будет Москве совладать с ним…

И мысль внезапная обожгла, соглядатаи донесли, князь не послов своих отправил искать у великого князя литовского союза, сам в Вильно отправился. Живуч же Витовт, на восьмой десяток перевалило, а неугомонен. Спит и видит себя королем великого государства Литовского. Слух был, к императору гонцов слал, чтоб на королевство его венчали. Однако Ягайло, король Речи Посполитой, не допустил до этого.

На память пришло, как за Софьей, невестой своей, бояр в Вильно посылал, тогда Витовт похвалялся, будто шутил, однако за той шуткой истина крылась. Говорил Витовт, князь московский, де, от меня жену получает, однако пусть ведает, я за дочь дорого возьму…

Верил, когда на Псков войной шел, что московские полки с ним стоять будут. Не ожидал, что он, Василий Дмитриевич, псковичам и новгородцам плечо подставит.

Мысль на жену Софью перекинулась. А Софьюшка, хоть и Витовтовна, а крепка в вере православной оказалась и Москве привержена. Теперь, когда по всему чувствуется, уходит жизнь от него, Василия, а великое княжение московское наследует его десятилетний сын Василий, Софья ему надежной помощницей и наставницей будет. Коли надо, она и отцу своему Витовту отповедь даст. Да и бояре верные с Василием останутся: тот же доблестный Федор Басенок, Ряполовский, Старков, Михайло Борисович Плещеев. Он и дела посольские улаживать умеет. Лучшего советчика, чем он, не сыскать, хитер и изворотлив.

Василий Дмитриевич насторожился. Так и есть, снегирь, пташка божья, под окном зачирикал. Видать, к оттепели. Улыбнулся. Еще в пору детства любил смотреть, как снегири стайкой порхали по заснеженным веткам, весну чуяли. Весну, пору пробуждения жизни… Жизнь, жизнь. Как он, Василий, всегда радовался ей, радовался всему живому, первым распустившимся листьям, первым цветам…

Неожиданно на память пришла та ночь, когда ему довелось ночевать в крестьянской избе. Тогда тоже была зимняя пора. Он лежал на лавке, укрывшись шубой. В избе вдруг зашевелились, зажгли жировую плошку, и князь увидел, как хозяйка внесла из хлева маленького, еще мокрого от материнской утробы теленка, спустила наземь, на устланную солому. И тут с полатей спустились один за другим трое хозяйских детишек. Обступили новорожденного, а он дрожал, стоя на раскоряченных ножках, тыкался в их ладошки… Женщина принесла в ведерке молока, принялась поить телка и прогнала ребятишек…

Князь понял, он заночевал в крестьянской избе в пору отела, в радостную пору, когда пополнялось крестьянское хозяйство. Довольна крестьянка, будет во дворе корова, будет молоко. Так и бортник радуется, снимая пчелиный рой с дерева…

Пришел отрок, внес тазик и кувшин с водой. Помог князю встать, облачиться. Потом полил из кувшина и дождавшись, когда тот утрется льняным полотенцем, удалился.

Князю есть совершенно не хотелось. Раньше, бывало, ото сна отойдя, торопился в трапезную, а ныне от всего съестного воротит.

Вошла старая боярыня Матрена, внесла ковшик теплого, парного молока с медом, поставила на столик, крытый льняной скатертью, сказала участливо:

– Испей, голубь мой. Эко болезнь тя истрепала.

Голос боярыни вернул в далекую, далекую пору, когда его, тогда еще малого отрока эта же боярыня Матрена, совсем молодая, пригожая, по утрам потчевала молоком с медом.

Василий Дмитриевич улыбнулся ей благодарно:

– Спасибо, матушка Матрена. Памятны мне твои ласки, хоть и далеки они теперь.

– А поди забыл боярина Илью? Он тя в твои годы детские на коне учил держаться. Бывало, посадит охлюпком, а ты молодцом держишься за гриву. Однако кричал, когда конь на водопой пойдет и голову над корытом наклонит.