Ирина Костина - Кавалергардский вальс. Книга третья

– Что ты предлагаешь?! – Павел заинтересованно взглянул на сына, – Где он нам пригодится?

– Например, … в Мекленбурге.

– Говори ясней.

– Было бы неплохо укрепить силы на этом участке и взять под свою власть все проходящие суда. Что Вы на это скажете?

Павел взглянул на карту, потрогал изображение Мекленбургского герцогства и прищурился:

– Хм! А за одно, можно будет перекрыть возможный выход французов в Балтийское море!! – радостно поддержал он.

Александр мысленно похвалил себя; отец «клюнул» мгновенно, даже уговаривать не пришлось:

– Да, да! – подтвердил он, – И посторожить нашу заклятую подругу Швецию, дабы ей не захотелось протянуть Наполеону руку помощи!

– Молодец!! Правильно мыслишь! – Павел хлопнул сына по плечу, – Вели секретарю подготовить приказ об освобождении Хотеновского из-под ареста и направлении его в Мекленбург. И пусть принесут мне к вечеру на подпись!!

Покои великого князя Александра Павловича

Надя тем временем пребывала одна в покоях великого князя и терзала себя за нелепые сцены перед Александром, которые ей пришлось пережить. Да ещё и Саша тут оказался так не кстати! Господи! До чего стыдно!!

Взгляд её упал на бутылку рома на столике. Она вспомнила совет великого князя и подумала: «В самом деле, надо сделать глоток и успокоиться». И хлебнула прямо из горлышка… И чуть не задохнулась! Ром оказался таким крепким! А ничего из закуски в комнате не нашлось.

Надя продышалась и постепенно почувствовала, как алкоголь живительным теплом растекается по крови, наполняя всё тело приятной расслабляющей истомой. Стало жарко. Она уложила плащ и шляпку на стул.

Спустя час томительного ожидания, она вновь начала тревожиться. Цесаревич не возвращался. А, как известно, нет ничего хуже неведения. Чтобы избавиться от тягостных мыслей, она выпила ещё порцию рома. Спустя ещё час, хлебнула снова…

Теперь её стало клонить в сон. Пристраивая голову к диванной гобеленовой подушечке, она подумала: «Может, не стоит так волноваться? Ведь Александр Павлович обещал, что сделает всё возможное…»

После обеда во дворец вернулся Чернышёв. Он выполнил поручение Александра, доставил Елизавете Алексеевне корзину белых лилий и коробочку клубники. Великая княгиня была растрогана его заботой. Она собственноручно написала несколько милых строк в адрес любезного супруга, и попросила Сашу доставить записку.

Возле покоев Александра Павловича караульный доложил, что великий князь ещё не возвращался. Саша покрутил в руках записку и решил оставить её в комнате цесаревича. Вернётся – прочтёт.

Но офицер неожиданно преградил ему путь:

– Извините, но в покоях дама! Она ожидает Александра Павловича. У меня распоряжение – никого не впускать.

Саша понятливо кивнул и хотел уйти, но вдруг насторожился:

– Это та самая дама, что пришла утром? Или – другая?

– Та самая. Мадам Хотеновская.

Чернышёв закипел от ярости. «Какого чёрта она всё ещё здесь?! Что у неё всё-таки с Александром? Зачем она ждёт его?!»

– Позволь мне войти! Я скажу несколько слов мадам Хотеновской. И оставлю записку Александру Павловичу.

– Не сердитесь, Ваше благородие. Но не позволю, – решительно воспротивился тот.

Саша неожиданно вспылил:

– Я должен с ней поговорить!

– Не могу, Ваше благородие! – как попугай повторял караульный.

Чернышёв вцепился ему в мундир, пытаясь силой оттащить от дверей. Но он оказался крепкий малый и не двинулся с места:

– В-ваше благородие… Опомнитесь. Что Вы делаете?

– Пусти!! – рычал Чернышёв, вступая с ним в борьбу.

– Н-не могу я Вас пустить! – пыхтел тот, сдерживая натиск разъярённого адъютанта, – У меня приказ!!

– К чёрту приказ!!!

– Да поймите же, это н-неприлично! Дама, может быть не одета.

Последняя фраза «пригвоздила» Сашу на месте:

– Как это? – бестолково переспросил он.

Караульный деликатно откашлялся и улыбнулся:

– Ваше благородие, ну, Вы что… не понимаете, что ли?

На этих словах Чернышёв внезапно обессилел. Закрыл ладонями лицо, медленно съехал спиной по стене и уселся на пол. Караульный осторожно присел перед ним:

– Господин ротмистр. Вы хорошо себя чувствуете?

– Отвратительно…, – признался тот, посмотрел на караульного, поправил ему офицерский шарф, съехавший на сторону, и пробормотал, – Ты извини! Сам не знаю, что нашло, – он протянул ему записку, – Отдашь цесаревичу, когда вернётся.

Сам тяжело поднялся, оправил мундир и побрел прочь из дворца.