Екатерина Дроздова - Богоявленское. Том 2. Смута

– Как сказывал святитель Феофан Затворник, бывает два охлаждения, воспитательное – это когда человек проходит духовное «обучение» по ступеням духовного возрастания. Господь дает такому человеку урок, возможность проявить свободную волю в исполнении духовного делания, коему он перед этим обучается, читая святоотеческие книги, что любовь ко Христу испытывается противностями. Но бывает и другое охлаждение – наказательное. Оно напускается за осуждение, надмение. И тогда отступает благодать святого Духа и человек познаёт свою немощь, какой он есть на самом деле. Ежели он думал, что он хороший, что он подвижник, делатель, что он преуспевает и высоко поднялся, то тут вдруг видит, что он и нищ, и слеп, и наг, и беден, как все те, над кем он превозносился.

Вера внимательно слушала старика, и лицо её становилось все строже, а глаза всё печальнее. Не боясь испачкать шикарного платья, она села на корточки перед этим нищим, дурно пахнущим, но необычайно грамотным человеком и тихо спросила:

– Что же делать тогда?

– Молиться и понуждать себя на трудночество, бороться со своими страстями, каяться в том, в чём согрешила и, смирившись до зела и испросив помощи у Бога, исполнять послушание и поступать по заповедям, ведь каждая заповедь – это путеводная звезда, луч света.

– Вера, мы уезжаем.

Над Верой стояла изумленная Ксюша. Она не узнавала своей сестры, ведь прежняя Вера и близко не подошла бы к этому нищему, оборванному бродяге.

По всему было видно, что начавшаяся война слишком сильно изменила людей. Но хорошо это или плохо, ещё никто не понимал.

– Чем я могу помочь тебе, старик? – спросила Вера.

– У каждого свой путь в жизни. Мой путь определён и другого я не желаю.

– Тогда помолись за меня, – сказала Вера и на прощание оставила старику ещё несколько монет.

Домой девушки возвращались в одной карете, не желая всю дорогу слушать разговоры отцов о политике и войне.

Ксюша и Натали без умолку болтали о моде, Петербурге и общих знакомых. Обе они были одеты по последней моде, прически их представляли собой очень объемный валик, который поддерживался специальной бананообразной конструкцией из конского волоса. Эти прически напоминали прически гейш и держались в моде еще с русско-японской войны. А в макияже своем они использовали только очень светлую пудру, блеск для губ и едва заметные румяна, очаровывая всех своей природной красотой. Ногти же их блестели, имея естественный бледно-розовый цвет, и пахло от этих модниц всегда только цветами: сиренью, ландышем, розой или жасмином. И если ещё угловатая четырнадцатилетняя Натали не обращала на себя внимание мужчин, то расцветающая с каждым днем красота шестнадцатилетней, набравшейся любовного опыта в замужестве Ксюши, никогда не оставалась незамеченной. Казалось, во всём мире не было девушки милее, очаровательней и обворожительней чем Ксюша.

Но их щебет прервал вопрос Златы:

– А скажи Вера, что ты нынче читаешь?

– Библию, – небрежно бросила Вера.

– Хм, а я вот покамест мало забочусь о спасении своей души. Должно быть мало грешу, – с нескрываемой издёвкой сказала Злата. – Я вот прочла Лескова «Леди Макбет Мценского уезда». Не пойму никак любви купчихи Катерины. Всё одно, если б княжна влюбилась в конюха, а он бы её к тому же и бросил.

Вера тоже читала Лескова и просто кожей чувствовала, как насмехается над ней эта злая рыжеволосая девчонка, так и не простившая ей несправедливо нанесенного позора сестре Глаше. Но Вера промолчала в ответ, ничем не выдав своего положения. А удовлетворенная своей маленькой местью Злата, громко крикнула кучеру:

– Останови! Я к бате пересяду.

И прежде, чем захлопнуть за собой дверцу кареты, добавила:

– А поделом ей, купчихе-то!

Удивленная произошедшей сценой Натали, вопросительно посмотрела на Ксюшу. Та тихо ответила:

– Странно, что она вообще села с Верой в одну карету.

Да, Злата не умела прощать. Она не прощала обид, нанесенных своей семье, принимая их за личные. И ничто не могло изменить этого её внутреннего уклада. И на беду, Злата была ещё и очень мстительна, о чём стоило помнить всем её врагам.

После этой поездки в Задонский собор, всё в голове Веры перемешалось, и её отчаянные молитвы, и пронзительные слова старика на паперти, и этот издевательский укол Златы. Вера спрашивала: «Господи, за что это отчаянье попущено мне? За какой-то грех? Или для того, чтобы я проявила перед Тобой своё усердие, и на деле показала, с каким старанием я буду проявлять образ жизни такой, какой угоден тебе, а не такой, какой угоден моей плоти, моему самолюбию и страстям?»