Алексей Белов-Скарятин - Миры Эры. Книга Первая. Старая Россия

"Гм! – откашлялся дьякон, прочищая своё мощное горло. – Гм!" И, повернувшись к отцу Разумовскому, пророкотал похожим на отдалённый гром басом: "Ваше преподобие, пробил час начала службы. Где же новорождённое дитя? Разве не пора нам уже услышать шум его приближения?"

Священник мягко улыбнулся и, подняв усталые старые глаза – а был он очень, очень стар, – пробормотал: "Терпение, отец дьякон, терпение. Небольшая заминка вполне понятна и даже простительна, принимая во внимание всё, что может случиться с крохой такого нежного возраста. Даже при соблюдении крайней осторожности, отец дьякон, нельзя предвидеть некоторые события и избежать опозданий. Давайте будем снисходительны и, набравшись терпения, подождем ещё немного".

И дьякон, испустив могучий вздох, услышанный всеми в комнате, кивнул своей огромной головой и сложил руки на животе, застыв в позе полной покорности, но тем не менее крутя время от времени большими пальцами.

"Когда же всё начнётся? – прошептал дядя Николай двоюродной бабушке Ирине, покусывая кончики своих заострённых усов и переминаясь с ноги на ногу. – Это становится довольно утомительным. Хотя Нане лучше знать …"

Двоюродная бабушка Ирина прищурила близорукие глаза и рассмеялась. "Да, это и правда утомительно", – согласилась она, расправляя складки серого атласного платья и нащупывая лорнет, без которого в реальности мало что видела.

"Малышка пропала, и крестин не будет", – прошипела Ольга на ухо Мики, толкнув его и ткнув под рёбра, и тот, страдая и радуясь одновременно, взвизгнул: "Не щекочи меня", – да так громко, что фройляйн Шелл тут же призвала его к порядку, сказав, что если он не знает, как следует вести себя на крестинах своей дорогой младшей сестры, то ему придётся немедленно покинуть комнату.

"И тебе тоже", – добавила она, сделав круглые глаза Ольге, увлечённо рассматривавшей кончики своих новеньких блестящих туфель и выглядевшей воплощением невинности.

"Итак, – произнёс Доктор, слегка зевая и потягиваясь своими длинными конечностями. – Думаю, мне стоит пойти и посмотреть …"

Но в этот миг дверь распахнулась, и вошла Нана в своём лучшем шёлковом платье, сопровождаемая русской кормилицей в праздничном наряде и опытной медсестрой, несущей спящую Малышку. Все замолчали, и обряд начался.

Пока священник и дьякон читали молитвы, а хор тихо пел ответствия, Малышка мирно спала, позволяя ритуалу идти со всей благопристойностью. Но когда пришло время окунания в воду, она с пронзительным криком проснулась, ибо началось самое мучительное: приняв её из рук крёстных, полностью раздетую, батюшка ловко накрыл крошечное личико всей пятернёй своей большой руки, одновременно зажав ей нос, прикрыв рот и засунув большой палец и мизинец в уши, дабы туда не попала вода, и кроха не захлебнулась.

"А-ва-а-а-а!" – возмущённо завыла Малышка, задыхаясь, кашляя, отплёвываясь и безнадёжно размахивая своими нелепыми кулачками, пока поп погружал её в купель во второй и третий раз. Все в комнате снисходительно улыбались, и только Нана, сердясь, бормотала себе под нос что-то о "некоторых людях, не имеющих понятия, как обращаться с ребёнком". Вдобавок она разозлилась на старика за забывчивость, так как в своих молитвах он дважды ошибочно назвал дитя Еленой и, вероятно, сделал бы это и в третий раз, если бы дьякон не поспешил прошептать ему на ухо, что имя ребёнка – определённо не Елена, а решительно Ирина. Это всех очень позабавило, и Ольга, тихо сказав Мики: "Запомни, она теперь Елена, а не Ирина", – совершила своего рода боевой жест в восторге от очаровательной ошибки старца.

По завершении обряда, когда Малышку отнесли в соседнюю комнату к её родителям, на пороге появился величавый дворецкий Панкратий, которого сопровождали лакеи в тёмно-синих ливреях, державшие в руках большие серебряные подносы, уставленные высокими бокалами с шампанским и блюдами, наполненными пирожными, печеньем и конфетами всех цветов и размеров, чтобы предложить гостям. Затем, перейдя в соседнюю комнату, все поздравили родителей, выпив шампанского за здоровье Малышки и съев кучу сладостей, и помещение наполнилось эхом звона бокалов, смеха и весёлых разговоров.

В дальнем углу, оставленные на время без присмотра, Ольга и Мики великолепно проводили время, поглощая пирожные и набивая карманы всеми конфетами, которые им удавалось раздобыть.

Отец ходил по комнате, разговаривая с каждым и предлагая ещё шампанского и сладостей, в то время как мать раскинулась на своём шезлонге и, одетая в белый кружевной пеньюар и обложенная со всех сторон кружевными подушками, выглядела, по обыкновению, очень красивой. Она была окружена цветами и получила множество подарков – в основном драгоценностей, которые, согласно обычаю, когда-нибудь должны были перейти к подросшей Малышке. Одним из самых красивых даров, преподнесённым крёстной Малышки, двоюродной бабушкой княгиней Ириной, являлась алмазная подкова с крупным рубином посередине. Её можно было носить и как брошь, и как пряжку золотого браслета.