Юрий Лубченков - Виват, Новороссия!

Ланжерон, о котором скажем чуть погодя, в своих записках писал: «Некоторые (из фаворитов) умели облагородить свое унизительное положение: Потемкин, сделавшись чуть не императором, Завадовский – пользой, которую приносил в администрации; Мамонов – испытываемым и не скрываемым стыдом». Потемкин, пожалуй, единственный из всей этой плеяды – государственный деятель. Остальные тяготеют к балласту. Вот итог деятельности П. Зубова, как и Потемкин наиболее систематически испытывавшего тягу к управлению государством, но не обладавшего ни одним из талантов последнего, – согласно книге «Фавориты Екатерины II», вышедшей в 1912 году, – «результатом административной деятельности Зубова в области внутренней политики были подорванная дисциплина в армии, развитие роскоши и сибаритства в офицерских кругах, опустошенная казна и переполненные тюрьмы».

Тот же Ланжерон оставил нам свои впечатления о времяпрепровождении князя Зубова: «Каждый день с восьми часов утра, его передняя наполнялась министрами, царедворцами, генералами, иностранцами, просителями, искателями мест или милостей. Обыкновенно тщетно ждали часа четыре или пять и уходили, чтобы вернуться на другой день. Наконец, наступал желанный день: двери широко раскрывались, толпа бросалась в них и находила фаворита, которого причесывали сидящим перед зеркалом, опершись ногой на стул или на край стола. Посетители, поклонившись в ноги, осыпанные пудрой, становились в ряд перед ним, не смея ни шевельнуться, ни говорить. Фаворит никого не замечал. Он распечатывал письма и прослушивал их, показывая вид, будто занят делами. Никто не смел заговорить с ним. Если он обращался к кому-нибудь, тот, после пяти-шести поклонов, приближался к его туалету. Ответив, он возвращался на свое место на цыпочках. Те, с кем Зубов не заговаривал, не могли подойти к нему, так как он не давал частых аудиенций. Я могу удостоверить, что были люди, три года приходившие к нему таким образом, не удостоившись ни одного слова… В Царском Селе зеркало помещалось так, что в его отражении он видел посетителей, к которым сидел спиной». Зубов имел обезьянку, любившую путешествия по парикам посетителей. «Когда она видела полюбившийся ей головной убор, – продолжает Ланжерон, – она бросалась с люстры на голову его обладателя и пристраивалась там. Осчастливленный человек наклонялся и почтительно ждал, чтобы маленькое животное окончило свою трапезу или перешло на голову вновь прибывшего обладателя тупея. Я знаю людей, которые переменили и повысили свою прическу, в надежде привлечь на нее внимание фаворитки фаворита».

Однако царство Зубова еще впереди. Пока же в России почти самодержавно правил Потемкин.

А Румянцев укреплял рубежи страны. В 1776 году он получил приказ двинуть свои войска в Крым, дабы удалить оттуда Девлет-Гирея, придерживавшегося чересчур протурецкой политики, и провозгласить ханом Шагин-Гирея.

В ноябре один из подчиненных Румянцева князь Прозоровский вступил в Крым. Девлет-Гирей бежал в Порту, а Шагин-Гирей весной 1777 года был провозглашен ханом всех татар. Однако новый хан не пользовался особой любовью своих подданных. Крайне деспотичный и расточительный, он слишком рьяно стал обирать свой собственный народ. Шагин-Гирей решил европеизировать свои вооруженные силы и с этой целью завел в Крыму регулярное войско. Среди этого вновь набранного войска и вспыхнул мятеж. Турки воспользовались этим, и изгнанный Долгоруким еще в 1771 году Селим-Гирей вернулся в Крым и был провозглашен ханом. Ему в помощь Порта отправила восемь кораблей.

Екатерина после этого приказала Румянцеву восстановить власть Шагин-Гирея и прекратить мятеж. И снова исполнение этого приказа было поручено Прозоровскому, который вынудил 6 февраля 1778 года татарских мурз явиться с покорностью к Шагин-Гирею. Это стало, по сути дела, последней крупной военно-политической акцией, за которой в скором времени последовало окончательное присоединение Крыма к России, проведенное по инициативе Потемкина.

Все это время Румянцев – помимо комплекса дел, связанных с Крымом – продолжал управлять Малороссией. Его секретарь в эти годы Н. Лесницкий, оставил записки, показывающие фельдмаршала в мирной обстановке, когда его характер, не стесненный экстремальными ситуациями войны, проявлялся полнее всего.

Если на войне он зачастую был суров с людьми и, неутомимый сам, зачастую требовал того же от подчиненных, никогда не реагировал на чьи бы то ни было просьбы, то в мирной обстановке это был другой человек, естественно, сын своего времени, но не тот калиф на час, в силу неопределенности своего положения торопящийся урвать как можно больше и не думающий о последствиях. Нет, Румянцев был государственным человеком, не могущим позволить себе разорительные для окружающих людей слабости.