Юрий Лубченков - Виват, Новороссия!

К императрице допускались лишь немногие. И эти немногие, привыкнув к царским милостям, с тревогой спрашивали друг друга и себя:

– Хорошо ли чувствует себя сегодня Елизавета Петровна?

Ошибка Бестужева, осмелившегося в письме предположить подобное, сдерживала: вслух крамолы никто не произносил, но в глазах стояло одно: «Господи, что будет-то…» Все знали симпатии и антипатии наследника Петра Федоровича.

Симпатии однозначные – ко всему прусскому, включая битого короля Фридриха. С антипатиями было сложней – но каждый чувствовал возможность попасть к очередному самодержцу в немилость. Хотя бы потому, что пользовался милостями предыдущего венценосца. А опала – это не просто удаление от двора. Это и конфискации, и ссылка, и тюрьма, и пытки, и казнь – все, что угодно.

И поэтому главный вопрос при дворе:

– Как здоровье ее величества? Хорошо ли?

И прерывистое дыхание больной императрицы заглушало временами даже грохот пушек. Все понимали: умри сейчас русская государыня – и ее преемник сделает все, дабы выйти из войны, войны, которая стоила России уже столько крови, войны, которая начинала новый виток.

Фермора отстранили от командования армией. На его место был назначен в мае 1755 года генерал-аншеф Петр Семенович Салтыков, решивший вести более решительную военную политику в отношении великого полководца – короля Пруссии Фридриха II.

Поначалу мало кто воспринимал это всерьез. Начавший свою службу еще при Петре I в гвардии – в 1714 году, он затем по приказу императора изучал во Франции морское дело, участвовал в походе Миниха в Польшу в 1734 году и в русско-шведской войне 1741–1743 годов. Он имел и придворное звание камергера, а в последние годы командовал на юге Украины ландмилицейскими полками, призванными защищать границы от нападений крымских татар. Именно в ландмилицейском белом мундире без орденов и украшений он и прибыл в войска, сражавшиеся уже не один год в самом центре Европы.

Привыкшие за это время к представительному виду, ярким нарядам и многочисленным знакам не всегда заслуженной доблести своих командующих солдаты и офицеры с удивлением взирали на скромную, непрезентабельную фигуру нового командира. Шепот растекался и рос:

– Чевой-то фигура у него кака-така…

– Как така?

– Да не осаниста! Нешто можно генералу быть таким?

– Это точно, мужики. Ни мундира, ни орденочка. Прям херувим какой, а не енерал!

– И голос тихой, и взгляд чевой-то без суровинки.

– Да, завалящий, прямо скажем, робята, генерал нам достался. Нешто матушка-императрица посолиднее да побойчее никого найтить не могла! Чисто срам!

– Одним словом, не енерал, а курочка!

Слово было произнесено. Через несколько дней вся армия называла своего главнокомандующего «курочкой», но весьма скоро прозвище это вместо уничижительного приобрело ласковый оттенок.

Произошла данная смена оттенков после Пальцига…

Конференция, будучи в далекой российской столице и пытающаяся осуществлять высшее командование конкретно неизвестным театром военных действий, исходя из сиюминутных нужд высшей политики, предписала Салтыкову соединиться в июле месяце с войсками австрийскими, над которыми начальствовал знатный полководец фельдмаршал Даун. Фельдмаршал, хорошо в свое время усвоивший и умно применяющий в своей стратегии такое понятие, как загребать жар чужими руками, на данное соединение не торопился. Тогда Салтыков, здраво рассудивший, что если гора не идет к Магомету… сам пошел ему навстречу. Ему пытался преградить путь прусский корпус генерал-поручика Веделя, одного из любимцев своего короля. Корпус этот, действовавший отдельными отрядами, усиленно тревожил русские тылы, разбивая магазины и нападая на отдельные мелкие тыловые части.

Под Пальцигом же он решил пойти на открытое единоборство с этими неповоротливыми и плохо обученными русскими.

Русские полки стояли у деревни Пальциг, расположенной в девяти верстах от Одера.

– Пруссаки!

– Кавалерия! Прусская кавалерия!

– Тревога! Тревога!

Ведель остался верен своей излюбленной тактике и свалился на русский лагерь отдельными кавалерийскими отрядами. Фактор внезапности был на его стороне, и прусская конница поначалу слегка перемешала неприятельские порядки. Замешательство, вызывавшееся еще не забытым Цорндорфом, однако, скоро преодолели. По приказу Салтыкова по наступающей лаве ударила картечь. Это отрезвило пруссаков и приостановило их. Салтыков, решив, что нечего дело откладывать в долгий ящик: а нужно ковать железо, пока оно горячо, перегруппировал свой фронт, что позволило ему схватить фланги одного из самых крупных отрядов, рвавшегося вперед по равнине между болотами, с одной стороны, и холмами – с другой. Раздавив его, русская армия так же поступила и с остальными частями прусского корпуса.