Валерий Борисов - Децимация

– Не успел дома побыть, и опять уезжаешь… – Анна вытерла краешком платка слезы.

– До свидания, мам. Чтобы все было по-хорошему. Как мы говорили, – напомнил он ей, имея в виду Полину.

– Не беспокойся.

Сергей попрощался с племянниками. Они и дети Полины пошли играть на улицу. Все вышли. Во дворе мать тайком в спину перекрестила сына и снова вытерла слезы.

По улице они или вдвоем. Полина взяла Сергея под руку и, гордо оглядывая редких в это время прохожих, уверенной, даже торжественной походкой шествовала по подмерзшим лужам, не замечая этого. Вот так, впервые за последнее время она законно шла по улице с мужчиной, которого считала своим, и это наполняло ее душу щемяще-радостным чувством. Пусть видят все! Не украдкой по темноте она идет с мужиком, а честно, при всех. Ее лицо пылало от смелости и счастья. Ей хотелось крикнуть: «Смотрите, смотрите же! Это я, которой вы все косточки перемыли, обзывали б… и похлеще! Это я!». Соседи с любопытством глядели на эту пару, кто недоверчиво, покачивая головой, в знак осуждения, кто искренне улыбался, желая им в душе счастья. Но их чувства не касались Полины. Она ощущала себя женщиной, влюбленной, нужной рядом шагавшему человеку, и это придавало ей гордую уверенность. Соседи видели, как она топает своими полуразвалившимися сапогами, а ей казалось, что она летит по воздуху. Ей хотелось прижаться к Сергею, раствориться в нем, сделать еще что-то неземное и несбыточное. Но говорила ему какие-то малозначащие слова, не смея сказать о главном. Они подошли к зданию совета. Вокруг сновали люди. Сергей натянуто, чувствуя неловкость перед знакомыми, попрощался с ней. Коротко поцеловал в губы, и они расстались. И сразу же изменившаяся Полина, ссутулившись, тяжелой походкой пошла обратно, в повседневную вдовью жизнь.

Начало декабря 1917. Киев. Над древней столицей Руси носились холодные, влажные ветры Атлантики. Серые, низкие, без просвета тучи, периодически выпускали из себя на город хлопья крупного мокрого снега, который застилал тяжелым белым покрывалом гранитную брусчатку улиц и густые ветвистые кроны каштанов, с не до конца облетевшими сухими листьями шафранного цвета. В холодно-синей дымке тумана матовым огнем сверкали золотые луковицы куполов Лавры, Софии, Андрея. По Крещатику, Фундуклеевской, Бибиковской, разбрызгивая по сторонам мокрый снег, проносились извозчики, изредка, резко клаксоня, солидно проезжали открытые автомобили, в которых, закутавши лицо в шарфы, сидели водители и пассажиры. Дворники не успевали убирать снег, скалывать лед с тротуаров, которые превратились в скользкий, мокрый каток. Людей на улицах было много. По узким тротуарам сновали киевляне и многочисленные гости столицы, съезжавшиеся со всех концов России. Суетливой походкой пробегали обыватели, с удивлением глядя на приезжую толпу в тяжелых шубах на меху, не соответствующих киевской зиме. Но более других было людей в солдатских шинелях и полушубках. Подковами своих кирзовых сапог они безжалостно вгрызались в уличный лед, и их серьезность, обычно не присущая служивым, вносила непонятную напряженность в жизнь киевлян. Все ждали серьезных и необыкновенных событий.

На Владимирской было оживленно. Сюда, к зданию Педагогического музея, устремлялись все, кто каким-то образом оказался втянутым в политику. Творение известного скульптора Могилевцева представляло собой почти круглое здание в три этажа, выполненное в стиле ампир. Под крышей полукруглый фронтон опоясывал барельеф, искусно сделанный руками народных умельцев и изображавший античных героев и «богов», несущих человечеству знание и свободу. На вершине стеклянного купола развевался желто-голубой флаг, более известный в Австро-Венгерской Галиции, но не в остальной части Украины. Прямо на крыльце стоял прислоненный к стене герб Галиции – ветвистый трезубец, напоминающий аналогичное оружие «бога» морской стихии – Нептуна. Киевляне помнили, что его хотели укрепить высоко на фронтоне, но технически не смогли этого сделать, и тогда поставили герб на крыльцо, крепко прикрутив его проволокой к стене. Здесь, в этом здании, располагался штаб Центральной рады, которая незаконно захватила музей, чем вызвала возмущение интеллигентских кругов Киева. Ныне рада претендовала на руководство огромной территорией Новороссии, Малороссии и других районов, где проживали, по ее мнению, украинцы.

Внутри здания было пасмурно. Прислуга не успевала протирать полы от грязи, заносимой приходящими с улицы. В помещениях стоял душный и терпкий запах шинелей и сапог, изредка перемешиваемый с запахами благородных духов. Все спешили, все говорили на ходу, изредка приседая на недолгое время на банкетки, стоявшие по углам коридоров. Четкая русская речь перемежалась с мягким украинским говором. Шуток не было, в здании царил тревожный дух, напряженность чувствовалась во всем, спешка бросалась в глаза каждому, кто попадал сюда.