Иван Наживин - Степан Разин

– Здесь что? – строго спросил Степан прозеленевшего от ужаса приказного, губастого, с выпученными серыми глазами.

– Ссыльные… В Астрахань везли… – едва выговорил тот.

– Открывай!..

Грубые досчатые двери с визгом раскинулись. В лицо ударила нестерпимая вонь. Бритые, синие и бледные головы, клейменые, исхудалые лица, грязные, вонючие тела, прикрытые всяким лохмотьем, переливчатый звон цепей…

– Все выходи!.. – крикнул Степан. – Нам ваши вины неведомы, – куды хотите, туды и идите… А ежели кому почище одеться охота, выбирай на судах, что по душе, и бери, никого не спрашивая…

– Батюшка… Отец… Дай, Господи, тебе много лет здравствовать… – загалдели ссыльные. – Пошли тебе, Господи!.. Из могилы поднял…

И, недолго думая, они бросились терзать и избивать, кого не успели еще убить казаки, и грабить животы.

– А этого, – указал казакам Степан на губастого, – раздевай донага…

– Батюшка, помилуй… – рухнулся тот в ноги. – Чем же повинен я? Смилуйся, отец!..

– Раздевай!..

В одну минуту он был раздет, – дрожащий, нелепый, безобразный, страшный и смешной в одно и то же время.

– А казна царская у тебя где? Сколько? Неси всю сюда…

Чрез несколько минут губастый, стыдясь своей ноготы, уже стоял перед атаманом с потертым кожаным кошелем в руках.

– Так. Эй, казаки! – засмеялся Степан. – Так вот, с кошелем, и отвезите его на берег, на песочек. И пущай там посиживает…

Губастый ничего не понимал и от смятения не мог выговорить ни слова. И струг быстро понес его на луговую сторону. Казаки высадили приказного с его казной на песок и быстро вернулись на караван, который, беспорядочно крутясь, медленно наплывал на мыс, где виднелись запорожцы. И одно за другим тяжелые суда тыкались в мокрый песок неглубокого тут дна.

– Чистый вот пеликан сидит… – смеялись казаки, все оглядываясь на голого приказного. – Вот солнышко повыше подымется, ничего, тепло будет…

– Всех ли лиходеев покончили? – кричал Степан с одного судна на другое.

– Всех, батюшка!.. – кричали с судов ярыжки и стрельцы. – Всех, Степан Тимофеевич…

– Слушай, ребята, все!.. – крикнул Степан. – Всем вам объявляю волю. Идите себе, куда хотите: и работный народ, и стрельцы, и колодники… Силой никого не принуждаю оставаться со мной, а кто хочет идти с нами, тот будет вольный казак. Я пришел бить только бояр да богатеев, а бедными и простыми людьми я готов, как брат, всем поделиться…

– Все идем за тобой!.. Все!.. Батюшка, орел ты наш… – кричали со всех судов. – Все за тобой!..

Солнце ярко играло по широкой, взбудораженной, полной огней Волге. Казаки, стрельцы и ссыльные дуванили богатую добычу. Вдали на песчаной отмели растерянно сидел губастый приказный. На высоких мачтах тихо покачивались удавленники, черные и длинные. Москвитин Тренка Замарай ходил бледный, с большими глазами: нет, от такого унеси только Господи!..

Жребий был брошен, теперь ничего другого не оставалось, как продолжать…

Воеводой в Царицыне был о ту пору Андрей Унковский. Это был среднего роста, плотный и смуглый человек с живыми черными глазами и маленькой, уже седеющей бородкой, один из тех многочисленных тогда на Руси воевод, которые потрясали молодое царство московское до самого основания, лучше, чем все воры, взятые вместе. Девизом Унковского раньше – перед Царицыном он княжил и володел в Старой Руссе, – было: у себя на воеводстве я бог и царь. В смысле «вымучивания» у населения денег он был изобретателен необычайно: так, он часто устраивал у себя пиры и звал всех своих подчиненных и богатых торговых, а те за такую честь должны были подносить ему «поклонное», а кто уклонялся от чести, за тем посылал он приставов и сажал в тюрьму, от которой надо было откупаться. По городу он ходил постоянно с толстым подогом и бил им всякого, кто подвертывался под руку, приговаривая сердито: «Я воевода государев, Унковский… Всех из-под тиха выведу, а на кого руку наложу, ему от меня света не видать и из тюрьмы не бывать…» Уже месяц спустя после его воцарения в Старой Руссе посадские люди били челом великому государю: «Будучи у нас воеводой, почал он нам, сиротам государевым, посадским людям, чинить тесноту и налогу большую и напрасные продажи и убытки. Бьет он всех без вины и без сыску сажает в тюрьму для своей корысти, бьет батогами до полусмерти, без дела и без вины». Его вызвали в Москву, но он толково поделился добычей с приказными и не только вышел сух из воды, но был назначен в Царицын, место весьма кормное.