Александр Прозоров: Царская любовь

Круглый сирота, презираемый всем дворцовым окружением, он находил любовь и сострадание только здесь, у своего духовного наставника, возле мудрого, неизменно спокойного и слегка грустного святителя-иконописца. И хотя в свои неполные семнадцать лет Великий князь сумел вымахать ростом [1]крупнее всех московских бояр, в плечах развернулся на добрый аршин, а ударом кулака мог легко свалить лошадь – рядом с невысоким и хрупким седобородым старцем Иван Васильевич всегда чувствовал себя тем десятилетним мальчишкой, каковым впервые увидел нового святителя. Впервые исповедался, впервые услышал слова сочувствия и утешения, впервые за несколько лет, прошедших после смерти матери, его с нежностью погладили по голове. Рядом с митрополитом юноше было хорошо и покойно, даже благостно, и потому он не роптал, дожидаясь за спиной святителя окончания его молитвы. Разве только расстегнул скромную, без украшений, рысью шубу, крытую синим сукном, открыв свету поддетую снизу красную с золотом ферязь, и чуть сдвинул на лоб зеленую войлочную тафью.

Наконец святитель перекрестился, низко склонился перед распятием, снова перекрестился и, повернувшись к терпеливому прихожанину, раскрыл руки:

– Иди сюда, сын мой!

– Благослови меня, отче! – Юный государь заключил наставника в столь крепкие объятия, что митрополит невольно крякнул, и тут же отпустил: – Прости, отче!

– Ништо, дитя мое, – улыбнулся старец. – Ты возмужал, это не может не радовать. Надеюсь, разум твой столь же крепок, как и руки. Ты прочел «Повесть о бесе Зерефере», отписанную тебе патриархом Иеремией, да будет милостив Господь к его многогрешной душе?

– Все прочел, отче, – кивнул юноша, огладив гладкое, еще безбородое лицо. – И «Повесть о бесе» прочел, и «Наставления простой чати», и «Об Акире Премудром», и «Стефанита и Ихнилата». И даже «Пчелу» последнюю прочел. Чем еще мне в покоях заниматься, как не книги бабкины да греческие листать?

– Ты словно сожалеешь о возможности прикоснуться к мудрости величайших мыслителей ойкумены, сын мой, – укоризненно покачал головой митрополит Макарий. – Ты государь величайшей державы обитаемого мира. Дабы править достойно, тебе надлежит ведать все хитрости и воинского искусства, и дипломатии, и землемерия, и счета, и многих других наук земных и духовных.

– Я постигаю, отче, – смиренно кивнул Великий князь.

– Это славно, Иоанн… – Святитель уловил безразличие в голосе воспитанника, еще раз осенил себя крестным знамением, создав тем небольшую заминку в беседе, и спросил: – Однако же что привело тебя в храм Ризоположения в столь неурочное время, сын мой?

– Я бы хотел исповедаться, отче, – склонил голову государь всея Руси. – Ибо вожделение овладело моей душой и моим разумом. Мне не по силам справиться с сим испытанием самому.

– Вожделение? – Святитель изумленно вскинул брови. От своего воспитанника Макарий подобного признания уж точно никак не ожидал. – Что же, сказывай. Приму твое покаяние.

Юноша задумался. Перекрестился. Затем еще раз одернул шубу и только после этого заговорил:

– Она уже два месяца ходит к воскресной службе в Благовещенском соборе. Встает в задних рядах… – Великий князь снова надолго замолчал. Опять отер лицо ладонью: – Она изящна, как лесной ландыш, ликом же подобна ангелу. Глаза ее черны, ровно зимняя ночь, брови тонки и соболины, губы алы, ровно сладкая малина, а волосы темны, как крыло ворона. Я видел ее улыбку, отче!!! И мне безмерно хочется узреть сию улыбку снова. Хочется увидеть ее улыбку, услышать звучание ее голоса, хочется коснуться ее кожи! – Иван Васильевич сжал кулак, вскинул его к губам. – Она не идет из моей головы ни на единый миг, святитель Макарий! Я постоянно вижу ее облик, я постоянно мечтаю познать ее желания. Я читаю книги – и гадаю о том, понравились бы они сей деве али нет? Я слушаю хоралы – и хочу разделить с нею радость сего наслаждения. Я сажусь к обеду – и представляю ее рядом за своим столом. Думы мои токмо о ней одной даже в часы молитвы! Образ девы сей заполонил жизнь мою, отче. Каюсь, святитель, ибо грешен, – склонил голову Великий князь. – Я ее вожделею.

– Порадовал ты меня, чадо мое, зело порадовал, – слабо улыбнулся митрополит, положив руку на плечо воспитанника. – Самой строгою мерой ты не с других, с самое себя вопрошаешь. И в делах и помыслах чистым пребывать желаешь, согласно заветам Господа нашего Иисуса. Однако же порицания от меня ты не услышишь, Иоанн. Ибо грех вожделения есть грех плотский и срамной, утешение пустой похоти, суть блуд животный. В тебе же не плоть срамная страдает, а сердце и душа твои. Сие не есть греховные помыслы. Влечение к женщине дано нам свыше, от самого создателя, изрекшего: «плодитесь и размножайтесь». Желание сие, в сердце вошедшее, есть дар божий, а не грех, и епитимьи накладывать тут не за что. Живи спокойно, чадо. Твоя душа чиста пред Господом нашим. Ты достойный муж и честный христианин.

Читать дальше