Александр Чаковский - Это было в Ленинграде. У нас уже утро

— У вас мыло на лице, Борис Григорьевич, — заметил начштаба.

Полковник вынул платок и вытер остатки мыла.

Потекли страшные минуты. Рация молчала. Люди там, в танках, которых, казалось, мы только что слышали, стали вдруг бесконечно далёкими от нас. Я шёпотом спросил майора, кто командир того танка, который горит, но не сдаётся. Я закрыл глаза, и мне показалось, будто я вижу перед собой горящий танк. Все молчали и смотрели на радиста. Он снял телефоны и дремал, откинувшись на спину. Он не спал вторые сутки. Было тихо, но мне казалось, что я слышу хруст гусениц.

— Я поеду, — внезапно произнёс старший лейтенант с забинтованной рукой и встал.

— Нет, Пашковский.

— Мне нужны две машины — и я прорвусь.

— Вы не поедете, — сказал полковник, чуть повышая голос. — Вы ранены.

— Я командир батальона. Мои машины там, а я здесь. Разве это правильно? — возразил Пашковский.

В это время в землянку вошёл капитан. Он наклонился к уху полковника и что-то шепнул ему.

— Пехота подошла, — проговорил полковник вполголоса, ни к кому не обращаясь. — Вы действительно в состоянии ехать? — спросил он вдруг Пашковского.

Пашковский вскочил.

— Я могу идти?

— Идите. Пехота сосредоточивается на танковой исходной. Там же получите боеприпасы.

Пашковский выбежал из блиндажа.

— Включите рацию, — приказал полковник.

Я вышел вслед за Пашковским. Он шёл быстро.

— Я корреспондент, — сказал я, настигая его. — Где стоят ваши танки?

Пашковский ничего не ответил, но показал рукой на опушку леса.

Мы шли молча. Я едва поспевал за ним. Подойдя к опушке, я увидел несколько замаскированных танков.

— Андрианов! — позвал Пашковский.

Голова в шлеме показалась над люком одной из машин.

— Давай заводи! — весело крикнул Пашковский и добавил, обращаясь ко мне: — Это мой орёл. Три танка немецких утром подбил. Вот вернёмся, вы о нём роман напишите.

Андрианов снова скрылся в люке. Из леса выбежали бойцы и стали рассаживаться на броне танка.

Пашковский тоже исчез в люке. Загрохотал мотор. Танк стал разворачиваться, вздымая снежную пыль.

…Я вернулся на КП, когда было уже светло. Кругом чернели воронки. Осколков было много, как листьев осенью. Но каким-то чудом уцелел наш блиндаж… Там жили ожиданием Пашковского. От него уже поступила радиограмма. Он прорвался через горловину. Он уже видит наши танки, ведущие бой. Он спешит к ним на выручку. Часть десанта он высадил на дороге, чтобы не дать соединиться разрубленной петле…

Снова началось ожидание. Вернётся или не вернётся? И снова начался обстрел.

— Он вернётся, — убеждённо заявил полковник.

— Конечно, вернётся, — подтвердил начштаба.

— Пашковский-то не вернётся? — непонятно кому возражая, проговорил из темноты нар человек. — Да он из-под земли вернётся!

— Узкая горловина, — заметил начштаба после молчания.

— И всё-таки пробьётся.

Голос с нар пробасил:

— Пашковский? Обязательно пробьётся. К чёрту в ад и обратно. Это Пашковский-то? Хо-хо!

Полковник молчал. Потом он сказал:

— Степана жаль… Парикмахера.

Снова стало тихо. Было слышно, как капает с потолка талая вода. Звук падающих капель казался громким, как удары молотка.

Полковник посмотрел на часы, большие карманные часы с ключиком, болтавшимся на цепочке.

— Ему пора бы уже возвратиться, — сказал полковник. — Наверно, он уже близко. Я уверен, что он сейчас появится.

— Передают! — крикнул радист.

Он стал записывать радиограмму, повторяя вполголоса цифры шифровки:

— Одиннадцать, сорок один, шестнадцать… — И подпись: — Пашковский.

Через минуту он расшифровал:

— «Задание выполнил. В тылу противник пытается вновь закрепиться на дороге. Возвращаюсь и одновременно ликвидирую заслон на дороге. Пашковский».

— Так, — сказал полковник и положил на стол перед собой свои большие часы.

Я вынул блокнот и попытался записывать всё, что вижу и слышу, но ничего не получалось. Нельзя было описать воздух, которым мы здесь дышали, звук артиллерийских разрывов, мысли людей…

Мы ждали Пашковского. Нам казалось, что нет ни ночи, ни дня. Два раза прерывалась радиосвязь. В третий раз мы сами выключили рацию во время сумасшедшего артналёта.

Пашковский явился утром. Его лицо было в копоти, а повязка на руке — чёрная, как сажа.

Я вышел из блиндажа. Взошло солнце. Всё кругом стало как-то радостней. Я снял шапку и подставил голову холодному ветру.

Я решил пройти на огневые позиции артиллеристов. Пушки стояли в полукилометре от КП танковой части, где я провёл ночь.