Раиса Иванченко - Гнев Перуна

— Молвили: Мономах справедлив... — растерялся Гордята.

— Княжья правда и боярская правда — едины. Идём... Где усопшая?

— Вон там, где мальчонка стоит.

Нестор остановился перед телом Руты. Наклонился, закрыл ей глаза, всё ещё смотревшие на солнечный весенний день, будто желавшие побольше вобрать в себя его сияние.

— Как же имя её? — тихо спросил монах.

— Рута... Княжья Рута.

— Странно... А по-христиански как нарекли?

— Не ведаю. Назови по-своему...

— Да будет так, — согласился Нестор. — Пусть будет она... Евфимия...

Нестор творил молитву по привычке и снова подумал, что не только в далёких краях Русской земли, но и в её сердце, среди потомков полян, мужей храбрых и смысленых, крепко живут старые обычаи, старые боги, старые имена... Хорошо ли это или плохо? Хорошо ли, когда люди помнят свой род и своих отцов?..

Когда над Рутой вырос чёрный холмик земли, Нестор сел на старый, обросший мхом пень. Упёрся обеими руками о сучковатый посох. Устал за день. От всего устал, а наипаче от тяжких дум.

Поднял глаза на растерянного, убитого горем мужа и мальчика. Стояли они, прижавшись друг к другу. Им вдвоём легче... А он... один... всю жизнь один... со своим горем... со своими мученьями... со славой и смертью... Вот только Гайка с ним всегда... Даже сегодня, в этот тяжёлый суматошный день, он видит её глаза в Гордяте...

— Что будешь делать, сынок? Иди к своему князю, станешь ему в надобности.

— К Мономаху? — вздрогнул Гордята. — Нет, отец. Он убил сегодня мою веру в него. Убил... — Гордята спрятал лицо в ладонях.

— В Святом Писании сказано: «Не ищи себе много тяжёлого и что выше твоих сил, того не испытывай...» Не ходи стезей правды, сын...

— Но в Святом Писании говорится ещё и иное: «Подвизайся за истину до смерти — и Господь поборется за тебя».

— Сие тяжкая дорога, чадо, — покачал головой Нестор.

— Но кто ступил на неё один раз, уж не отступит от неё, отец. Мне мнится, что когда-то и ты учил меня любить тяжкую истину. Сам небось идёшь этой стезей?

— Ибо мне возврата уже нет...

— Пойду и я...

— Да поможет тебе Бог... — Нестор, помолчав, перекрестил немощной рукой этого упрямого и неспокойного человека. Да, именно из таких вырастают правдоискатели... — Да будут благословенны твои дороги... А мне... время к обители... Пойду... — Нестор медленно поднялся и, тяжело опираясь на посох, побрёл тропинкой.

— Идём, сынок, и мы.

— А далеко ль мы пойдём, отец?

— Далеко, сынок. Отсюда не видать.

— А долго ль мы будем туда идти?

— Долго. Дорога наша бесконечна.

— Тогда почему мы не берём ничего с собой?

Гордята-старший задумался. Когда люди выходят в далёкую дорогу, что они берут с тобой? Посмотрел на сына.

— Мы с тобой в дорогу возьмём то, что не имеем права оставить. Память нашу о Киеве... о матери Руте, возьмём её песни... И веру нашу, и слово наше... Без этого — кто мы, сын?

— А храмы также возьмём?

— Возьмём и храмы... И где-то за Днепром-Славутой поставим их для людей... Чтобы никто не разрушил... — И уже не для сына, для себя молвил: — Да, мы спрячем их от зависти, ненависти, от честолюбцев, которые топчут душу людскую во имя своего возвеличения. И эти храмы будут стоять вечно, достанут высокое небо и ясное солнце. Да, мы воздвигнем наши храмы, сын... — упрямо повторил Гордята. Может, это его устами говорила непокорённая Гайка... А может, весь род оратаев...

Нет, он послушает Руту... Будь проклят этот суетный мир, наполненный ненавистью, завистью, властолюбием... Он всю жизнь рвался на волю. А нынче — он взлетит ввысь, яко сокол. Гордо взреет. Он — сын непокорной Гайки!.. Кто сможет удержать его душу?

Издали донеслось далёкое стенание колокола. Это в Печерской обители, которая доживала последний час своего величия, звонили к заутрене, ещё не ведая, что принесёт ей сегодняшний день.

Гордята прислушался к этому далёкому звону. Ему казалось, что в нём плачет чья-то душа...

Гордята оглянулся на Киев. Потом остановился, стал на колени, поклонился земле. Острая боль пронзила его сердце...

Гордятка тоже поклонился Киеву, где навеки осталась его мать, его колыбель, его детство...

Потом оба поднялись и, уже не оглядываясь, двинулись вперёд... к мечте... к неизвестности...

Белобородый старец, книжник Нестор, стоял на пороге своей келии и благословлял всех идущих стезей истины. Не пошёл к заутрене. Сегодня туда должен прибыть новый киевский князь Владимир Всеволодович Мономах со своими боярами — Ратибором, Нажиром, Мирославом. Несколько дней перед тем они сидели в Берестове и сочиняли новые статьи к Правде Русской для успокоения киевской черни. Позже эти статьи будут названы «Уставом Владимира Мономаха». Он уменьшал лихву на долг, урезывал права резоимцев-ростовщиков над холопами, на время освобождал закупов от своего хозяина, если закупы желали идти на заработки, чтобы рассчитаться за одолженную купу. Новый устав был написан. И Нерадец, утихомирив киевлян, оглашал его на киевских площадях.