Николай Бахрошин - Месть базилевса

Маленькая…

– Мне представилось, при таком многолюдстве в ромейских городах небось грязи невпроворот, – все-таки объяснила девушка. – Друг над другом живут, друг другу на голову и облегчаются, только успевай уворачиваться…

Выслушав ее ответ и перевод Любени, Гуннар сам фыркнул. Покачал головой, отчего его густые, белые, почти как снег, волосы рассыпались по плечам.

– Нет, не так. Это у франков, к примеру, по улице идешь, так в дерьме почти по колено, кто побогаче, пешком вообще не ходят – только на лошадях или на носилках, чтоб не тонуть. А у ромеев в городах чисто. Есть у них такая замысловатая штука, водовод называется, из глиняных горшков, только без днищ, составляют длинные трубы и протягивают их от дома к дому. По одним трубам чистая вода течет, по другим – нечистоты уходят.

– Что-то я не заметил никаких водоводов, – проворчал Ингвар, тоже слушавший рассказ Гуннара.

– Так ты водой не интересовался, все больше на вино налегал, – ухмыльнулся Косильщик. – Не поверишь, Сьевнар, схватил бочку, которую двоим поднять впору, выбил днище древком секиры и как заорет: «Вот эта чара по мне!» Ромеи, что еще при оружии оставались, со страха мечи побросали…

– Почему же не поверю? А то я его не знаю… – хмыкнул Любеня.

– Что было – то было, – добродушно согласился силач. – Славное вино, как сейчас помню. Из подвала храма… Ну, их бог Иисус не обидится, думаю. Я ему на всякий случай сказал: не себе беру, во славу Одина. Богам тоже нужно делиться между собой.

– Убей меня гром, если сам Один встанет за Ингваром в очередь к вину, то рискует высохнуть, как брошенная на берегу лодка! – вставил длиннорукий, мохнатый как жук Железная Голова.

У костра засмеялись. Заринка, блестя глазами, тоже улыбалась, хотя не понимала чужую речь.

Любеня ободряюще подмигнул ей. Мол, видишь, не такие уж они и жуткие, эти воины фиордов. Люди как люди…

– Я вижу, Сьевнар, меч Самосек с тобой, – сказал Гуннар позднее, когда большинство уже улеглись спать. – Хорошо… Можно мне взять его?

В фиордах – так, брать чужое оружие без разрешения – оскорбление, как в лицо плюнуть. Любеня вытянул меч из ножен, рукоятью вперед протянул Косильщику. Гуннар взял, коротко махнул клинком, бережно провел по лезвию пальцами, приветствуя оружие.

– Да, помню… Вижу, Сьевнар, ты подружился с ним. Клинок будто поет при прикосновении.

– Здоровается с прежним хозяином. Щедрый дар – такой меч, я тогда это говорил и сейчас повторю… Вынимая его из ножен, я всякий раз вспоминаю о тебе, брат.

– Хорошо. – Гуннар удовлетворенно покачал головой. Вернул меч. – А мне сковал меч Ингвар Широкие Объятия, – добавил он. – Почти год ковал и подарил мне. Сказал, возьми, Косильщик, может, это лучшее, что мне удалось сделать в своей жизни. Он назвал его Пожиратель Голов.

– Я успел заметить твоего Пожирателя, – кивнул Любеня. – Еще подумал, откуда такое чудо… Не сомневаюсь, что он уже оправдал свое имя. Не тяжел ли для долгой рубки?

– Нет, для моей руки в самый раз. Все-таки не Глитнир Блистающая…

Они улыбнулись. Огромную секиру, любимое оружие силача Ингвара, втрое, а то и вчетверо тяжелее обычных боевых топоров, знали все фиорды.

– Значит, базилевс Юстиниан позвал к себе на службу дружину Миствельда? – спросил Любеня.

– Это так. Обещал на каждого воина по два золотых солиди в месяц. Вино, еда и починка оружия – за счет казны. Ну и добыча, что будет взята в бою. Хорошие условия, не поскупился базилевс… Вот теперь я, как ярл, веду в поход семь сотен воинов на двенадцати кораблях. Ярл Хаки Суровый остался в Миствельде с двумя сотнями. Он сам сказал: веди людей ты, Косильщик, такая дорога больше не для меня. Старик-то совсем слабый стал. Спит все время, даже сидя за столом за чарой задремывает. Скоро умрет, наверное.

– Что ж, его жизнь была долгой и славной перед людьми и богами.

– Всем бы нам так, – согласился Гуннар.

– Значит, ты теперь походный конунг?

– Братья выбрали.

– Кого же, как не тебя? – согласился Любеня. – А что с тем походом в Ромею, когда я ушел из дружины? Такое войско шло…

Старший брат небрежно махнул рукой:

– Почти ничего из задуманного не вышло. Конунгом тогда выбрали старого Энунда Большое Ухо, а ярл Рорик, кровный враг твой, крепко обиделся. Ты помнишь, наверное, он сам хотел стать конунгом похода. Вот и начал мутить воду в луже. Так что ярлы перессорились между собой, еще не дойдя до Черного моря ромеев. Тунни Молотобоец даже вызвал Дюри Толстого на поединок на равном оружии, только ярлы уговорили спорщиков отложить бой до конца похода. У берегов моря окончательно разделились. Энунд Большое Ухо с половиной войска, куда вошла и наша дружина, отправился в набег на Крым, Рорик Неистовый с остальными подались к берегам Апраксиона, а Молотобоец и Олаф Ясноглазый ушли со своими людьми в сторону Фракии. Что с ними стало – не знаю, ни они сами и никто из их людей пока не вернулись в фиорды.