Валентин Пикуль - Пером и шпагой. Битва железных канцлеров

«Не избежать того и мне», – призналась себе Екатерина.

«Что делать тут?» Принарядилась как ни в чем не бывало и вышла к обедне. Грозное молчание нависло в церкви. Даже дьячок запнулся в чтении. Преклонила колени и молилась исправно. А от самого пола глазами косила – кто враг здесь?

Словно желая разглядеть ленты на маршальском жезле, после службы подошла она к Трубецкому.

– Какая прелесть! – восхитилась громко и спросила шепотом: – Нашли ли вы больше преступлений, чем преступников, или у вас более преступников, нежели преступлений?

Трубецкой сослался на приказ. Кинулась Екатерина к генералу Бутурлину, который был тоже наряжен в судьи над канцлером.

– Да, арестовали канцлера, – нагло отвечал ей Бутурлин. – А теперича мы причину ищем, за что арестовали его!

«Что, ежели сыщут? – переживала Екатерина. – Особливо тот проект последний, где я тетушку-то, почитай, уже в гроб поклала, а сама на ее престоле воссела?..»

На кого положиться? Понятовский – только любовник, жила его телом, души не касаясь, ума не трогая. Свой ум был – дерзкий, извилистый, как западня. И – рискнула: в кирпичи дома, что от Невы поблизости строился, велела Понятовскому заложить записку, а маленький трубач канцлера пришел и вынул.

Бестужева судьи заставили дать присягу – присягнул! Велели причаститься – лизнул с ложечки святые дары и твердил одно: знать не знаю, ведать не ведаю…

А трубач все таскал и таскал утешительные записки, пока не сцапали его за руку. «Поступать смело и бодро, с твердостью, – советовал Бестужев из-под ареста Екатерине. – Подозрениями доказать ничего не можно…» И судьи, имея на руках эту записку, начали трясти из канцлера душу; весь великий пост протрясли и всю масленицу:

– Отвечай: что ты искал в великой княгине?

Бестужев все валил на себя, выгораживая Екатерину. По тогдашним законам судьи жили за счет подсудимого и брали что душа пожелает. С тоской смотрел старый хапуга, как растаскивают из дома мейсенскую посуду, рвут от стенок шпалеры узорчатые, даже стекла выставляют из окон. Всю жизнь копил, и все пошло прахом!..

Елизавета взяла для себя серебро канцлера (один только столовый сервиз потянул девятнадцать пудов чистого серебра) и велела:

– Тащите серебро на двор Монетный, чтобы в ефимки счеканить. Это кстати: мне солдатам как раз платить нечем…

В конце февраля был обнародован манифест о винах канцлера. А на третьей неделе поста забрали в инквизицию из покоев Екатерины ее любимую камер-фрау Никитишну. Навзрыд рыдала Никитишна от ужаса, но глаза Екатерины были сухи.

Весна близилась, присели в саду сугробы. Глаза великой княгини набрякли от слез – красные, как фонари. Не до любви стало, не до картишек. Спала теперь не раздеваясь, как солдат в карауле.

«Всякое бывает», – говорила себе…

Лизка Воронцова, примериваясь занять положение великой княгини, смело гуляла по комнатам Екатерины, на свой вкус передвигала мебель. Екатерина, будто не замечая наглости этой, смотрела на Лизку из-под вороха одеял глазами, суженными от ярости. «Погоди, голубушка, я тебя замуж выдам… я тебя устрою! Только бы самой сейчас выкарабкаться!»

– И што это вы окон не отворяете? – брезгливо фыркала Лизка. – Никитишну забрали, так и горшка никто не вынесет.

– А ты возьми да и вынеси.

– Еще чего! Я и за собой-то их никогда не нашивала…

– А из-под меня будешь носить… Бери, тварь, неси!

И заставила вынести, потом засмеялась, отходя от гнева.

Вздремнула под вечер на кушетке, и кто-то разбудил ее – грубо и властно. Часы пробили половину второго ночи, а перед нею стоял сам великий инквизитор Российской империи.

– Императрица, – произнес Шувалов, дернув щекою, – желает вас видеть… Следуйте за мной не чинясь!

«Вот оно… начинается, подступает и ко мне беда».

Галереи дворца были пусты. Под грузным шагом инквизитора трещали расшатанные паркеты. Мелкими шажками, семеня от волнения, будущая «Семирамида Севера» бежала за Шуваловым.

«Неужели Бестужев предал меня? Или – Апраксин не дожег?»

Елизавета поджидала невестку в туалетной комнате – длинной, как чулок. В простенках трех окон стояли узкие столы с зеркалами, и полно было мазей, духов, помад и скляниц. Здесь же был и муженек Екатерины, Петр Федорович, а из-за ширм (как всегда) торчал парик Ваньки Шувалова.

Это был бой, и надо было его выиграть.

– Отпустите меня… не мучьте! – простонала она как можно жалобней. – Я уеду куда угодно и не стану более досаждать вашему величеству…