Валентин Пикуль - Пером и шпагой. Битва железных канцлеров

Прорубили днища, и барки с мукой нехотя ушли на дно Немана. Теперь армия и в самом деле была обречена на голод по глупой воле своего главнокомандующего… В эти дни Апраксин, собрав магистрат Тильзита, обратился к нему с речью:

– Почтенные пруссаки, поклянитесь мне, как перед сущим богом, что, когда Левальд придет под стены вашего города, вы прусские войска в Тильзит не пустите; пущай оно за форштадтом милостыньку себе собирают!

Магистрат горячо поклялся. Апраксин же, оставив Тильзит, бросил свою армию в бегство далее. Да столь поспешно, что даже свай от мостов сожженных не разрушили. По этим сваям пруссаки (с помощью того же магистрата) быстро настелили новые мосты.

Фермор явился к Апраксину сильно озабоченный.

– Искусство воинское, – сказал он, – науке коего отдал я немало лет жития своего, доподлинно указует, что ныне мы все погибли! Ежели в марше не поспешим, то к Мемелю нам уже не прорваться: Левальд пресечет пути отхода нашей армии, и мы окажемся в «мешке», в коем сиживал Август Саксонский в лагере под Пирной… Помните?

– Значит, – рассудил Апраксин, – мы должны поспешить в маршах. А дабы ретироваться нам стало свободнее, надобно безжалостно облегчить себя в обозах…

Эти два человека настойчиво стремились от победы полной к полному поражению своей армии (иначе никак нельзя определить их действия)… И вот началось! Ярко горели на опушках леса громадные искристые кучи порохов. На огородах закапывали свинец и ядра. Рыли глубокие могилы – туда навалом сыпали ружья, даже не смазанные. Никто ничего не понимал. Но армию – гнали, гнали, гнали… Назад – в печальную Ливонию, в леса Курляндии. На маршах заклепывали пушки, бросая их стволы в болота поглубже. Резали усталых лошадей. Жгли лафеты и госпитальные фуры. Шли очень скоро, наспех зарывая умерших. Кричали на телегах раненые – под дождями, в грязи канав, на прусских ухабах. 15 тысяч своих больных Апраксин безжалостно, как последний негодяй, бросил по дороге своего бегства. 80 пушек он оставил врагу…

Теперь, случись ему принять сражение с Левальдом, он бы его уже никогда не выиграл. Ибо армии (это надо признать) у него уже не стало. Апраксин развалил свою победоносную армию!

Случайно в плен попал прусский офицер из полка «черных гусар». В ставке Апраксина, увидев адъютанта фон Келлера, пленный стал хохотать так, что фельдмаршал сказал ему:

– Вот вздерну тебя на елке, чтобы ты не веселился тут!

«Черный гусар» сразу поник:

– Только не убивайте… я вам скажу: вон тот офицер, ваш адъютант фон Келлер, давний шпион моего короля.

– Как? – подкинуло Апраксина кверху. – Эй, Келлер, идите-ка сюда… Вы слышите, что о вас говорят?

Келлер взнуздал лошадь, подтянул подпругу, упираясь драным ботфортом в потные бока своей кобылы:

– Слышал, ваше превосходительство, я все слышал.

– И разве можно в это верить? – спросил Апраксин.

Келлер был уже в седле.

– А почему бы и не поверить? – ответил он. – Его величество, мой король, благодаря мне знает даже, на каком боку вы спите. Спасибо вам, мой фельдмаршал: при вашей особе я сделал себе великолепную карьеру… там, в Потсдаме!

И – ускакал, больно терзая кобылу острыми испанскими шпорами.

Прибыл в Петербург из армии молодой генерал Петр Иванович Панин и был принят Елизаветою сразу же. Стоял перед ней крепыш, русак в ботфортах, заляпанных еще прусской грязью, прямо с дороги, небритый и чумазый.

– Эй, люди! – похлопала Елизавета в ладоши. – Дайте сначала пофриштыкать моему генерал-майору!

– Не нужно, матушка… Дозволь слово едино молвить?

Панин приблизился, обдав императрицу запахом лука:

– Измена , матушка… Руби головы, не жалеючи!

Кавалерия бесстрашного Зейдлица кружила вокруг Берлина, оберегая его. Но совсем нежданно, глубоким обходным рейдом, кроаты Марии Терезии вышли к незащищенной прусской столице. Грабеж и дикая резня привели берлинцев в трепет. Командовал кроатами австрийский генерал Анджей Гаддик, который был предельно краток, как и положено храбрецу.

– Триста тысяч талеров, – и мы уходим! – объявил Гаддик потрясенным членам берлинского магистрата.

Долго торговались, Гаддик скостил сто тысяч, благо надо было спешить: гусары Зейдлица вот-вот могли нагрянуть сюда, и тогда от Гаддика ничего не осталось бы… Ударили по рукам на двухстах тысячах талеров.

– Только отсчитывайте деньги быстрее, – сказал Гаддик.