Валентин Пикуль - Пером и шпагой. Битва железных канцлеров

– Вы просите вмешательства? Но слова бессильны. Берлин присмиреет, если ему погрозят оружием. А кто это сделает?.. Считайте, что наш призыв к гуманности и справедливости – это пока самая действенная помощь Франции.

Горчаков неожиданно задал Тьеру вопрос:

– А как вы относитесь к потере Эльзаса и Лотарингии? Будь я на вашем месте, я бы отдал их немцам… временно.

Ответ из прусской ставки на призыв России к гуманности не поступал очень долго. Тьер нервничал. Среди ночи он был вызван на Певческий мост. Горчаков бодрствовал.

– Версаль наконец-то ответил государю, – сообщил он. – Имейте мужество снести унижение. Мы просили Пруссию не отрывать кусков от Франции, но решать этот вопрос будем не мы, а победители из Norddeutschebundeskanzlei Бисмарка…

Заметив на рукаве Тьера траурную повязку, русский политик со строгим упреком выговорил ему:

– Рано вы начали носить траур по Франции.

– О, – воскликнул Тьер, – если б только Франция! А то ведь на днях скончалась моя горячо любимая мадам Доон.

– Простите, это…

– Моя теща. Ах, какая дивная дама!

Отпустив Тьера, Горчаков долго не мог опомниться:

– Впервые в жизни я вижу человека, влюбленного в тещу. Это ведь тоже оперетта, но под похоронную музыку…

Жомини совершил нечто вроде глубокой политической разведки – по тылам Европы, посетил и Англию, которую ненавидел. Измотанный качкой, на голландском пароходе он вернулся домой.

– Ну, и каковы же выводы? – спросил его канцлер.

– Европа в смятении. Денонсируйте Парижский трактат без боязни. Англия ограничится лишь суровой нотацией…

Горчаков опустился на колени перед иконой, в тиши кабинета было слышно, как хрустнули его коленные суставы.

– Господи, – взмолился он, – укрепи меня…

Близился миг, которого он ждал 14 долгих лет!

В кабинете царя был созван секретный совет. Горчаков сказал, что поражение Наполеона III устранило с политического горизонта одного из главных виновников Парижского трактата 1856 года. Россия должна провести ревизию этого документа.

– Мы честно исполняли тяжкие условия трактата, сохраняя нейтралитет Черного моря даже тогда, когда иные страны под разными предлогами вводили в наше море не только корабли, но и целые эскадры. Англия – главная нарушительница нейтралитета! Наконец, у нас нет флота, а враждебной Турции сохранено право держать флоты в Проливах и в Архипелаге. Пора нам разорвать трактат, благо он превратился в дешевую бумагу…

Все министры поддержали мнение Милютина, который предложил – ради осторожности – сначала снестись для консультаций с державами, подписавшими Парижский трактат, а уж потом (только потом) действовать сообразно их реакции.

Эта оглядка по сторонам возмутила Горчакова:

– В Каноссу не пойдем! Пока я буду выклянчивать согласие на денонсирование Парижских протоколов, Севастополь по самые уши зарастет тиною… Нет! Односторонним волевым действием мы поставим мир перед свершившимся фактом.

Царь, до этого помалкивавший, сказал:

– Я ведь помню, что за этим же столом четырнадцать лет назад мною была проявлена… трусость. Это моя личная слабость, а потому я даю ей то название, какого она и заслуживает. Но сейчас я всецело за твердую позицию князя Горчакова…

19 октября – в день лицейской годовщины, словно справляя тризну по ушедшим друзьям юности, – Горчаков выступил с циркуляром, объявляя всему миру, что Россия отказывается от соблюдения статей трактата о нейтрализации Черного моря.

Жомини предупредил его:

– Ждите! Сейчас на вас обрушатся молнии.

– А мне, поверьте, совсем не страшно. Я ведь знаю, что изнутри России я буду поддержан всеобщим мнением от самых низов народа – повсеместно и поголовно…

Протесты сразу посыпались, как мусор из дырявого мешка. Посол королевы Виктории не находил слов, чтобы выразить возмущение, обуявшее прегордый Альбион:

– Ваш циркуляр встречен в Лондоне с ужасом!

Выстояв под словоизвержением, князь сказал:

– Чрезвычайно вам благодарен! Вы дали мне возможность прослушать эрудированную лекцию по международному праву… Некоторые моменты на эту тему я даже освежил в памяти.

На пороге уже стоял австрийский посол Хотек:

– Вена прочла ваш циркуляр с крайним удивлением!

– И только-то? Право, не узнаю гордой Вены… Лондон более выдержал свой характер, придав лицу Дизраэли выражение Горгоны. Но, господин посол, прошу помнить, что Россия на Черном море плавала и будет плавать. Лично вам, как чеху, я напомню о чешских демонстрациях в Праге, где ваши собратья по крови приветствуют возрождение русского флота…