Валентин Пикуль - Пером и шпагой. Битва железных канцлеров

Алексей Толстой работал над романом-эпопеей «Петр Первый», советская кинематография поставила фильм о Петре – эту возвышенную ленту, насыщенную порохом и драматизмом дрошлого.

Политики Европы сразу насторожились:

– Отчего это большевики, не признавая монархической власти, так горячо пекутся о воскрешении образа императора Петра? Впрочем, догадаться можно…

А в Берлине – под грохот маршей – кликушествовал Гитлер:

– Мы имеем прямые доказательства, что большевики являются лишь душеприказчиками Петра Первого. Азиатское учение большевизма, исполняя замыслы прежних российских цезарей, теперь вынашивает мечты о поглощении всего цивилизованного мира!

Грянул 1941 год – год нашей беды и нашего мужества, год незабываемый… В ночь перед нападением на Страну Советов царило необычное оживление в гитлеровском министерстве пропаганды. Геббельс и его подручные спешно фабриковали очередную фальшивку о «русской угрозе миру». И снова за уши было притянуто сюда подложное завещание Петра I.

Мы победили в этой борьбе. Казалось бы – вот конец.

Нет! В высоком сверкающем здании ООН (там, далеко за океаном) должны хорошо знать кавалера де Еона, ибо там до сих пор фигурируют фальшивые 14 пунктов мнимого завещания. Поборники «холодной войны» оживлены. С высокой трибуны звучат их уверения, что коммунисты – продолжатели захватнической политики царизма; что коммунисты мечтают о полном поглощении в свою ужасную «азиатскую систему» всего «свободного мира»…

Никогда не думай, читатель, что история – это только история. Давнее нашей земли и нашего народа удивительно сопряжено с нашим сегодняшним днем.

Не верь тому, кто скажет тебе:

– Это нам не нужно… Это история!

Иногда люди не понимают, что история – это и есть наша современность. Нельзя изучить современную жизнь и познать ее политические требования к нам – без знания истории! Если человек говорит: «Я знаю историю», – это значит, что он знает и современность. Если человек говорит: «Я знаю только современность», – это значит, что он не знает ни истории, ни современности!

Из ничего ничто и не рождается.

Были люди до нас, теперь есть мы, будут и после нас. Воин русский на поле Куликовом – это воин при Кунерсдорфе. Воин при Кунерсдорфе – это воин на поле Бородинском. Воин на поле Бородинском – это воин на Шипке. Воин на Шипке – это защитник Брестской крепости…

Изменились идеи, другими стали люди. Но родина у них по-прежнему одна – это мать-Россия; и во все времена кровь проливалась во имя одного – во имя русского Отечества. Мы не провожали в поход павших на поле Куликовом.

Не нас разбудили рыдания Ярославны.

Мы не знаем имен замерзших на Шипке…

И все-таки мы их – знаем! Да, мы их помним, мы их видим, мы их слышим, мы их никогда не забудем.

Ибо это наши предки, читатель.

В истории есть голос крови.

Этот голос ко многому нас обязывает.

Не будем искать славы для себя.

Электричество уже освещало бульвары Парижа и кратеры доков Кронштадта; люди привыкали к разговорам по телефону; по рельсам Гросс-Лихтерфальде прополз первый в мире трамвай; Алеша Пешков служил поваренком на пароходе, а Федя Шаляпин учился на сапожника; автомобиль, похожий на колымагу, готовился отфыркнуть в атмосферу пары бензина, служившего ранее аптечным средством для выведения пятен на одежде, когда здесь, в душистой Ницце, доживал дряхлый старик, которому не нужны ни телефоны, ни трамваи, ни автомобили, – он был весь в прошлом, и 19 октября, в день лицейской годовщины, ему грезилось далекое, невозвратное:

Их было 29 юношей, выбежавших на заре века в большой и чарующий мир, – старик затепливал перед собой 29 свечей, а потом в глубоком раздумье гасил их робкое пламя пальцами, даже не ощущая боли ожогов. Он торжествовал вдали от родины, в пустынном одиночестве: перед ним, дымясь и оплывая воском, тихо догорала последняя свеча – свеча его жизни…