Антонин Ладинский - XV легион

Тимофей, вытирая огромной лапой обильные слезы, спросил:

– Надолго ли ты покидаешь нас, отче?

– Не знаю. Отсюда я направлю свои стопы в Фиатиру, а потом в Памфилию. Там меня ждут верные. А затем направлюсь в далекий Рим. Но не бойтесь, я еще уведомлю вас о себе.

– Все может случиться в пути. Корабль может потонуть в пучинах... – ревел как малое дитя Тимофей.

– Не опасайся за меня. Господь не допустит моей гибели. И теперь я скажу вам самое сокровенное...

Он понизил голос до шепота, который так пугает простодушных людей, детей и женщин, когда им говорят о страшных явлениях. Все придвинулись, чтобы не проронить ни слова.

– Я не могу погибнуть. Господь не допустит погибнуть свидетелю своих крестных страданий! Внимайте, братья! Сие есть тайна великая! Не смотрите, что в моей бороде нет ни единого седого волоса. Я ветхий денми как никто на земле. В те дни, когда распинали Господа нашего на кресте, я уже жил на земле. Был я в те дни в Гелиополе. Мы видели луну, чудесным образом падающую на солнце, хотя это не было время их пересечения. А потом, начиная с девятого часа, утвердилась она на небе чудным образом, в направлении, противоположном солнцу... Один Христос, начало всех вещей, в силах сотворить подобное. Вся земля, Эфиопия и Скифия, видели, как мрак ночной упал на землю, и завеса в храме разодралась сверху донизу...

Он бормотал в исступлении, и слушатели не знали, верить ли им или скорее связать безумца, побить его камнями...

– Пусть вашей печатью будет змея, наос... Я не оставлю вас в мыслях своих... – шептал проповедник.

Был полдень. Снаружи выбеленные стены блистали под знойным солнцем как мрамор. На пыльных дорогах не было ни души. Все путники искали спасенья от зноя в тени придорожных деревьев или в гостиницах. Горестная родина Энея, колыбель Рима, многострадальная Троя лежала в развалинах, занесенная песками, в забвении. Построенная на ее месте римская колония влачила жалкое существование. Она лежала в стороне от больших дорог, кое-какую торговлишку забивала торговля соседних, более бойких городов Скепсиса и Александрии Троадской. Только путешественники, совершавшие благочестивые странствования к святыням Эллады, на остров Самофракию или в города Азии, заезжали сюда, чтобы поклониться камням алтарей, у которых пал Приам. Но в последнее время все меньше и меньше становилось путешественников, и трактирщики местных гостиниц, проводники и объяснители древностей жаловались на плохие дела.

Каракалла тоже посетил священные реликвии: заросшее дикими фиговыми деревьями поле, где был лагерь ахеян, и равнину, на которой Ахиллес сражался с Гектором. Август принес жертву на могиле великого героя. Все было в запустении, ящерицы молниеносно бегали по теплым камням, сорная трава и дикий кустарник покрывали поля легендарных битв.

Тихий и сонный городок наводил на грустные размышления. Каракалла стоял среди маленького, залитого солнцем амфитеатра и смотрел на оркестр, на котором уже давно не ставили трагедий Софокла и Еврипида. Немногие спутники сохраняли почтительное молчание, чтобы не тревожить мыслей августа...

Мысли были невеселые. Почему-то вспоминались события, о которых лучше было бы забыть, или цитаты о смерти и бренности земной жизни. Был ли здесь отец? Наверное, был. И вспомнилось, как он хотел нанести отцу предательский удар мечом, сзади, там, в Британии, во время сражения с каледонцами, и как потом, наедине, отец смотрел на него заплаканными глазами и просил яду, говоря, что лучше ему умереть.

Яду императору не дали. Но, желая поскорее покончить расчеты с жизнью, он глотал, не пережевывая, тяжелую пищу, усталый и разочарованный во всем, и так сокращал свои дни. Сколько произошло событий с тех пор! Уже не было в живых ни Плавциана, ни жены Фульвии Плавтиллы, ни брата Геты. Все ушли в царство теней. Радость первого консульства, любовницы или упоение властью – все прошло как дым. Ничто уже в жизни не интересовало, не волновало душу. Как в тумане вспоминал он свое путешествие в Рим с урной, в которой был прах отца, войны с аламанами и ценнами на Рейне, с сарматами и гетами на Дунае. Победы и триумфальные титулы, потоки золота, раболепная лесть приближенных, ничто не доставляло радости. Любой титул можно было отдать за здоровый желудок. Но Эскулап, в храме которого он приносил пышные жертвы, не посылал облегчения. И сейчас все так же подкатывал к гортани огненный клубок, жег внутренности страшный огонь. От этого огня не было спасения ни в лекарствах, ни в жертвах. Все раздражало; люди, низость которых он хорошо познал, были ненавистны; клоака собственной души удушала зловонием. Хотелось сделать нечто нелепое, бессмысленное. Обернувшись к спутникам, он увидел среди них молодого танцора Феокрита, легкомысленного юношу.