Ксения Букина - Брилонская вишня

Тут я не выдерживаю.

– А ты чего домом меня попрекаешь?! Тебе в тягость, что я тут живу? Так я могу уехать! Я уеду, ты только скажи!

– Ты мои слова не переиначивай! Спорить еще смеешь, когда на родительские деньги и ешь, и пьешь, и одеваешься… И прихоти какие-то еще выдумывает! С пионами! Вы гляньте! Будут у тебя свои деньги, так и покупай себе хоть с чем! А если так невмоготу – иди и заработай себе на пионы! В няньках посиди, в огородах покопайся!

Я сжимаю кулаки и выпаливаю:

– Так вот как, значит, да?! Прочь меня гонишь?! Ну спасибо, мамочка! Пойду зарабатывать, спасибо большое, что надоумила! Куском хлеба меня попрекает… Кто бы мог подумать! Дочь родную куском хлеба попрекает!

Мамка берет полотенце и стегает им в сердцах по столу.

– Так и катись! – кричит. – Раз такой взрослой себя считаешь – катись вон из избы! Иди, зарабатывай! Мнения какие-то появились, надо же… Катись, и чтоб больше глаза мои тебя не видели!

Я фыркаю. Мигом обуваюсь и вылетаю во двор.

Да если б она мне человеческим языком сказала – разве я б не послушала?! Если б она мне просто спокойно сказала: «Нет, Вера, сейчас тебе важнее всего туфли, а платье мы потом купим» – разве я б не послушала?! А она давай сразу кричать, гулен каких-то приплетать, да еще и намекает, что я никто в этом доме, и нет у меня прав не то что на распоряжение своими деньгами – даже на выбор! Говорит, детей трех родила… Ну и что с того? Ее авторитет, что ли, от этого возрос? А если я прям сейчас замуж выскочу и тройню рожу – тоже самой главной и умной буду?

Вывожу из конюшни Любка и запрягаю его в телегу. Глажу его кожу, которая под моими ладонями дергается. Ласково тереблю ему уши и легонько хлопаю по носу. Тяжелое и шумное дыхание от широких ноздрей согревает руку. Он фыркает и пытается лизнуть мне щеку.

Ей, оказывается, меня содержать сложно. Ну-ну. На наши деньги, говорит, ешь и пьешь… Я в школе еще учусь! Потом пойду работать, конечно! На ветеринара, скорее всего, отучусь. Буду коням помогать, птицам разным…

Мамка вдруг выходит на крыльцо. В руках сжимает полотенце. Накручивает его на ладонь и кричит:

– Ну куда ты, дура, собралася? Что творишь вообще? Что за скандалы закатываешь?

Я немедленно разворачиваюсь к ней:

– Это я закатываю?! Ну здравствуйте, вот это мы приплыли! А кто все начал?! Кто орать начал?! Я, что ли?!

Мамка сбегает с крыльца и несется ко мне.

– И куда ты намылилась, дурная?

– А зарабатывать! На платье заработаю – и сразу приеду, а там уже и туфли купим. Я же немощная, я же ваши деньги проедаю, я же вам обуза…

– Вера! Сдурела?! Ты чего мне тут удумала?! Не смей, я сказала!

Я прыгаю в телегу и легонько ударяю вожжами коня.

– Вот это новости! – кричу. – Сдурела я, называется… Кто только что меня на работу гнал? Кто меня прочь выгонял? Да только ты не волнуйся, деньги я не тронула, уж сама в состоянии добыть. Спасибо большое!

И я еду.

Никитка сзади бежит босой. Не понимает ничего, плачет, спотыкается, за телегу схватиться пытается.

– Ты что, навсегда от нас уезжаешь? Не уезжай! А буквы? Буквы немецкие? Вера!

Я только фыркаю. Даже обернуться не хочу. Сжимаю губы.

– Вера! – вопит Никита. – Ну, Вера! Я тебе все свои конфеты отдам! Я же тебе ничего плохого не говорил, так зачем ты меня-то бросаешь?!

У него получается ухватиться сзади за телегу, и я резко разворачиваюсь, с силой отцепляю его ладошки, и Никита падает. Ударяю вожжами лошадь сильнее, чтобы он точно не смог меня догнать. А Никитка лежит в грязи, встать уже не пытается, только барахтается, плачет и зовет меня.

Я закрываю глаза и морщусь. Никитка ведь и вправду ни в чем не виноват! Да только не брать же мне его с собой, в самом деле. Лишь сейчас вдруг одумываюсь: а где я буду жить? И где работать? Что есть?

Да не буду я там жить. Работать… Ну, помогу кому-нибудь, постираю белье, одежду зашью. Мне б хоть немного денег получить, чтобы мамка поняла, что я тоже на что-то способна. До вечера поработаю, а вечером домой вернусь. Пусть на платье и не хватит совсем. Зато мамка хоть знать будет.

Любок отстукивает по земле ритм. Я вздыхаю, сжимаю вожжи покрепче и любуюсь мелькающими избами. Папка меня часто в город возил, да и сама я несколько раз туда ездила, за лекарствами Никите, когда он болел, а папка как раз в командировке был.

– Эй, Верка!

Я оборачиваюсь.

Евдокия Игнатьевна семенит полными ногами, телегу догнать пытается. Я притормаживаю. Она опирается о доски, сгибается, пытается отдышаться. Поднимает ладонь и говорит: