Ксения Букина - Брилонская вишня

И я долго остановиться не могу. Долго-долго, пока мамка не угрожает, что если я не остановлюсь, разревется она сама.

И мне еще очень нескоро предстоит понять, что взрослые не всегда сдерживают свои обещания…

– Вер, а научи меня немецкому?

Мы с Никитой сидим на кровати. На его кровати. Вернее, когда-то она была общей: мамкиной и папкиной, а после его отъезда мамка как ополоумела: бегала в комнату к Никитке, бегала, каждый час проверяла, не случилось ли с ним чего. Наслушалась всяких страстей от соседей, и теперь вокруг Никиты вьется, ну точно муха!

– Немцы, – говорит, – детей маленьких крадут и работать к себе увозят!

До того дошло, что она даже во двор Никитку не выпускает, а если и выпускает, то к окну прилепившись всегда сидит. Вот и около себя спать положила. Я с ней спорить не смею, газет не читаю, сплетни не слушаю, но что-то сомневаюсь, что немцы таких маленьких к себе увозят. Какая же с них работа, прости господи? Но с мамкой не поспоришь, а если и начнешь – пожалеешь. Только смешнее всего, что эта паника относится лишь к Никите. Меня она такой опекой не окружает. Почему-то странным образом думает, что немцы «воруют» исключительно маленьких детей.

– Зачем тебе немецкий? – спрашиваю, а сама в мамкиных пластинках роюсь.

Танго, танго… одни танго! А, нет, еще вальсы есть. Это когда она навеселе, так непременно пластинку включит – и давай под музыку танцевать! Папку за собой увяжет – и пошла с ним: раз, два, три, раз, два, три… Когда праздник какой, мы гостей назовем, а она наденет туфли с каблуками звонкими и пойдет в пляску, только юбка волнами плещется. Утром, правда, стыдится. Ей стыдно, а я восхищаюсь! И сама научилась танго оттанцовывать, с браткой репетировали. Хотела в школе на последнем звонке с Сережей станцевать…

– Ну, Вера! Ну научи немецкому! У тебя ж по немецкому в школе одни пятерки!

Я вздыхаю, задвигаю ящик с пластинками обратно за сундук и снова усаживаюсь на кровать.

– Не только по немецкому. По математике еще. Но когда я тебя цифрам обучить пытаюсь, ты нос морщишь и мамке бежишь жаловаться, что я тебя мучаю.

– Ну, немецкий нужен! Я тоже на войну хочу просто. А дорогу у немцев я как спрашивать буду? Да и познакомлюсь с ними, они меня к папке проводят. А он как меня увидит – упадет! Напиши на полях буквы немецкие, и как они говорятся скажи, а я слово составлю.

Я морщусь. Помещаю на колени толстую книгу, кладу газету и пишу буквы, произнося каждую из них.

Мне кажется, я не могу прочувствовать, что началась война. Не могу – и все. Что изменилось? Папки с браткой нет, да. Но бывало, что они уезжали в командировку. И он ведь пообещал. А слово мужчины – оно вообще нерушимо!

Ну, громкоговоритель на столбе у сельсовета вдруг работать стал. Новости по нему передают: хорошие и плохие. В последнее время, правда, опять чего-то затих, молчит, проклятый… Бабы, что коров пастись ведут, про войну шушукаются. И то не все. Например, Евдокии Игнатьевне вообще наплевать, она, наверное, и не знает даже. А так, чтобы бои и взрывы… Я этого не видела, врать не стану. Может, от этого мне до сих пор так трудно поверить? Мы никогда и ни во что не верим, пока это не коснется нас самих.

– Вера, на. Я слово написал. На немецком!

Беру газету и пытаюсь разглядеть бледный текст. «Wera dura».

Закрываю глаза.

– Никит, – говорю, – чего придуриваешься?

– А чего?

– А того! Иди вон, мамке лучше помоги. Она шаньги печет. Лепить помогать будешь.

– А ты?

– А я в огород. У меня петрушка не полотая. Да вечером коней на поле отведу. Сережке скажу, пусть пасет…

Сережка теперь меня шугается. Я и причины не знаю. Вроде в тот день так хорошо время вместе провели, а сейчас как меня завидит – сразу круто с дороги сворачивает.

– Стой, Вер, – Никита подскакивает с места, берет подушку и вытряхивает из наволочки конфеты в обертках. – На, возьми. Это тебе за буквы немецкие. Ну, потом меня хорошо говорить научишь, я тебе все отдам, а пока только две.

– Ты чего, конфеты по всей избе напрятал?

– А чего? Нельзя?

– Мамка увидит – по заднице тебе надает.

– Да за что? Я ж люблю конфеты! И просто их берегу. Папке получку дадут, так он мне всегда конфет купит. Иногда в обертках даже! Я их особенно храню. И фантики тоже. В книжке.

Я качаю головой. Поднимаюсь, выхожу на кухню.

Мамка сидит за столом и какие-то свертки распаковывает.

Я подпрыгиваю.

– Это чего такое? Это от папки? Папка с фронта прислал?

Мамка вздыхает.