Александр Щербаков - След в след

Вот бывают же перипетии судьбы: каких-то полчаса назад Сашка-пулемётчик проклинал всё вынюхивающего старшину Тыжняка, а теперь сам сподобился ему, с той лишь разницей, что на его плечах отсутствовали ранжирные погоны и среди его «попутчиков» должностей никто не имел. Кроме одной на всех – заключённый. Сашка понимал: для него сейчас наступают самые важные минуты в жизни. Для него и ещё четырёх сидельцев, которые, выходит, стали не по своей воле соучастниками нападения на конвой и заложниками происходящего. Они стояли чуть в стороне, напоминая согнанных в отару баранов.

Вольнонаёмный и Хмара пошли вниз стеречь возницу. Шли они размеренной, даже усталой походкой в весёлом расположении духа, громко обсуждая расправу над стрелками. Ну прямо как два мужика с сенокоса. Жмых принялся обшаривать трупы конвойных. Михась присел у костро-вища, достал кисет, махнул мужикам, подзывая к себе.

– Лепить горбатого не буду! Пустая трата времени! Забери, пацан, себе махру! Стар я для такой гадости! Сами понимаете, наши дорожки отсюда вразбег! Если хотите, вас ещё гуртом выведу до железки, а там каждый своей тропой.

Шипицын зло посмотрел сначала на бригадира, потом на законника:

– А предупредить нельзя было?

– Ша, говорю! Предупредить. Ты же первый и побежал бы стучать. Предупреждённый.

Веня Поллитра, понимая, на что намекает законник, с откровенной презрительностью посмотрел на Щипицына, который многозначительно хмыкнул. Лишь Завьялов оставался безучастным.

Вернулся повеселевший Жмых, уже напяливший на себя армейский полушубок и шапку, с папиросой в зубах.

– Трофейные, – загоготал он неприятным низким голосом. – Что такие унылые, граждане уголовнички? Радоваться надо! Свобода, мать её за ногу! Сколько дней сидел, мечтал о ней, ненаглядной! – за дурашливой болтовнёй скрывалось состояние, которое испытывает человек после нервного перенапряжения. Неестественная расхлябанность Жмыха слишком бросалась в глаза, чтоб её не заметить. Михась, глянув в его замутнённые зрачки, поморщился. Мужики топтались на месте, подавленные, испуганные. Огородников понял, что некоторые ждут его реакции.

– Дайте нам поговорить. Толпой всё равно ничего не решим.

Гаврила Матвеевич, здесь либо пан, либо пропал, – начал без предисловий Сашка-пулемётчик, как только остались они вдвоём. – После такой бузы мне с мужиками в одну упряжку никак не влезть. Тыжняк-то на мне и. этот, – оба коротко глянули на распластанного в нескольких шагах вохровца-монгола.

Михась шумно дышал, сосредоточенно думая о своём.

– Дойду с вами до железки или до города, там, ясен пень, разбежимся каждый в свою сторону, – говорил он спокойно, без напускной уверенности, но и не заглядывал заискивающе в глаза вору, не елозил лапками, понимая, что Михася этим дешёвым номером не проймёшь. В то же время всем своим существом давал понять законнику, что он созрел в конце концов к побегу. Но к побегу решительному и настоящему, и никак не в одиночку, и тем более не с политическими.

– Видишь, как быстро всё решил. А мне вот так думается! Вас с собой брать надобности никакой. Но и запрещать идти в бега не имею права. Не по нашим законам получается как-то. Вот так в лесу, понятно, тоже оставить не можем. Побегут в лагерь, настучат. А нам время нынче нужно, чтобы в дамки попасть. Нынче доброта может дорого обойтись!

– Что предлагаешь? Не убивать же людей только за то, что оказались случайно на деляне?

– Остепенись, фраер. Не за тех мазу держишь. Вот насчёт тебя можно ещё порешать, а за остальных впрягаться никто не будет.

Огородников действительно растерялся: на мгновение показалось, что Михась шутит, что вот-вот рассмеётся, скажет: мол, никто никого убивать не собирается. И разойдутся все спокойно в разные стороны. Однако от Сашки не ускользнуло и то, как всё задумчивее становился Михась. Сашке даже показалось, что в потемневших зрачках законника прочитал созревшее решение – избавиться от ненужных свидетелей.

Вот здесь Огородников уступать не собирался. Это как дважды два: сначала уберут фраеров, а потом воспользуются случаем и прикончат его.

– Дай подумать! – Михась и впрямь не знал, как поступить.

Недалеко переминался Циклоп, левой, здоровой рукой, держался за искусанную руку. Правый рукав телогрейки, разорванный в клочья, на глазах темнел в цвет перезрелой рябины. На бледном лице застыло выражение боли. На него никто не обращал внимания. Все погружены в собственные переживания. Сашка словчил: сделал вид, что проявил сочувствие к раненому. Разорвал на убитом вохровце белую исподнюю рубаху и перебинтовал вору руку. Укусы оказались глубокими, и вряд ли организм справится без медицинской помощи. Вслух Сашка ничего не сказал. Ему показалось, – и ворохнувшаяся темень в глазах урки тому подтверждение -Циклоп о себе подумал также. Однако блатной вынужден был храбриться: выбор-то невелик. У воров законы волчьи.