Владимир Киеня - Дважды контрразведчик

– Иди в горы, козёл, бери автомат и там стреляй!!! Урод!

Третий задержанный в сопровождении солдата вошел медленно и как-то мешковато, низко нагнув голову и что-то неся перед собой в правой руке. Я остолбенел. У него на ладони лежал человеческий глаз, от которого к пустой красной правой глазнице тянулся тонкий, извилистый, как толстая нитка, нерв. Около минуты я был в сильнейшем шоке от увиденного. Заставил себя собраться и задать вопросы через переводчика. Он – сборщик хвороста в горах. Этой работой кормит семью. Собранный хворост продает. У него был собственный старый ишак. Во время прочесывания солдаты выкинули собранный хворост, застрелили ишака и все время кричали на него, называя: «Дух, дух!». Обыскали и отобрали последние 250 афгани, зашитые им в одежду.

Когда я, внутренне потерянный и потрясенный услышанным, вел к машине этого афганца, прапорщика на прежнем месте уже не было. Там стоял молодой солдатик в еще не выгоревшей зеленой форме. Когда я поравнялся с ним, он, просительно глядя мне в глаза, произнес ту же самую ненавистную фразу: «Товарищ майор, дайте его мне, я его сейчас расстреляю!». Вне себя от гнева и ненависти к войне, которая оказалась совсем не такой, как я представлял себе по книгам и кино, я остановился, взял его за плечи, развернул к себе спиной и дал сильный пинок в зад. Солдат упал на колени, схватил выроненный автомат и бегом, не оглядываясь, молча побежал от меня.

И остальные задержанные оказались никакими не «духами», то есть вооруженными мятежниками и борцами с властью, а избитыми и ограбленными крестьянами и ремесленниками, простыми афганцами, попавшими под руку советским солдатам случайно в процессе зачистки местности. Я отвел оставшихся в ту же машину с тентом и усадил в кузов под охрану солдат. Позвонил в ХАД (афганские органы госбезопасности) и стал дожидаться их представителя, чтобы передать всех задержанных. Стоял возле машины и молча долго посмотрел в глаза своим «духам».

Не знаю, что именно они увидели в моих глазах, но вдруг одновременно все протянули ко мне руки и что-то заговорили на своем непонятном языке. На мой вопрос, в чем дело, солдат-узбек перевел, что все они не ели и не пили трое суток и просят воды. Мы с солдатом подошли к котлам нашей войсковой кухни и налили четыре трехлитровых банки воды из цистерны. Я взял без спросу со стола открыто лежащие две буханки хлеба и пошел к машине.

В десятке метров стояла группа старших офицеров и генералов, и все они посмотрели на нас с солдатом. Это было руководство боевой операции, только что прибывшее на двух «вертушках» из Кабула, а ранее из Москвы. Командовал операцией, как мне сказали, генерал-полковник из Москвы. Якобы именно по итогам операции он будет защищать докторскую диссертацию. Высокий полковник из группы, видя, что я несу хлеб пленным, хорошо поставленным командирским голосом, громко отдал мне команду: «Майор! От-с-т-а-вить!!». Наверно, этот хлеб я взял со стола для командиров. Не останавливаясь и не реагируя никак на его команду, я подошел к машине и протянул пленным хлеб. К буханкам тут же протянулись десяток рук одновременно и бережно приняли хлеб. Так же бережно пленные взяли и воду. Я обернулся и молча взглянул на полковника и стоящих рядом генералов. Что-то в моем взгляде им явно не понравилось, но, помедлив секунду-две, они первые отвели глаза, отвернулись и продолжали свой разговор.

Минут через пять подъехал на УАЗ-469 лейтенант ХАДа Салим, круглоголовый двадцатилетний офицер в серой афганской форме, очень хорошо говорящий по-русски. Он был совершенно безоружен, что считалось особым шиком и бравадой и пользовалось искренним мужским уважением. В конце второго года службы в Афганистане я тоже потом при посещении ХАДа оставлял автомат в машине, и это сразу вызывало особую доверительность при беседе и подчеркнуто внимательное отношение.

Взяв из моих рук акт передачи пленных, он, не глядя, подписал его и, комментируя запись, что среди них нет лиц, ведущих враждебную деятельность, сочувственно глядя в мои расстроенные глаза, неожиданно процитировал фразу из кинофильма «Чапаев»: «Что, товарищ майор, белые приходят – грабят, красные приходят – грабят?». Меня как будто ударили хлыстом по лицу, так стало больно за свою Родину и стыдно. Я покраснел так, как не краснел с пионерского детства…

Дурдом

Позади уже три дня изнурительной горной дороги под обстрелами. Четвертое утро началось шумно. Где-то совсем рядом на берегу водохранилища возле автомашин с будками в кузовах ударил мощный взрыв. Сонных офицеров и солдат в очередной раз сбросило на пол будки-кунга вместе с автоматами и матрасами. В распахнутую взрывом дверь я увидел растущий на глазах толстый гриб черного дыма. «Мина», – успокоенно подумал, все время подсознательно ожидая нападения вооруженных людей.