Геннадий Разумов - Еврей в России больше, чем еврей, и больше он, чем русский

Всюду ее настигал быстрый резкий сильный удар, от которого ей все труднее становилось увертываться. Мальчишка старался попасть ей в голову, спину или живот. Но у него это не получалось. Прут каждый раз соскальзывал, царапал и сдирал кожу, оставляя кровавые следы на грязной лохматой шерсти.

Жене стало очень даже не по себе. Он потянул Марика за рукав и сказал тихо:

– Пойдем отсюда.

Но тот даже не обернулся. Он стоял, как вкопанный, и затаив дыхание, не отрывая глаз, следил за каждым движением лобастого мальчишки.

Быстро темнело, сумерки опустились на улицу, дома, двор. Кошка кричала все громче, в ее крике слышался ужас, отчаяние, мольба.

Марик переступал с ноги на ногу, его щеки от волнения покрылись красными пятнами. Вдруг он рванулся вперед, протиснулся к ящику и схватил парня за руку:

– Дай мне попробовать.

Тот с презрением взглянул на него и ухмыльнулся краем губ:

– Отзынь, малышня жидятая, обойдемся без сопливых.

Марик деловито оглянулся и, приняв независимый вид, зашел с другой стороны.

– Очень-то и надо, – негромко сказал он, потеряв блеск в глазах и румянец на щеках.

Но развязка наступила раньше, чем кто-либо ее ожидал. Лобастый парень вдруг попал кошке между ребер и проткнул ее насквозь. Она захрипела, задергалась, потянулась и замолкла.

Мальчишки отпрянули от ящика. Наверно, для них всех это было слишком неожиданно и страшно. Перед ними была сама СМЕРТЬ.

Марик еще больше надулся, забегал глазами по сторонам.

– Бежим отсюда, – прошептал он Жене испуганно. И они стремительно понеслись каждый к своему дому.

На следующий день Марик, захлебываясь от восторга, уже рассказывал другим ребятам из соседнего двора:

– Мы ее с одной стороны – бац, бац. Она в другой угол, кусается, стерва, а ее и там – шарах, прямо по башке. Все-таки кокнули.

А Женя в тот вечер никак не мог заснуть. Перед ним стояла ужасная кровавая сцена впервые в жизни увиденного убийства. Ночью ему снились мухи. Их было много, черных, жирных. Ребята ловили их, зажимали в кулаки, потом отрывали крылья и часть ножек. Насмотревшись, как ползают по столу хромые насекомые, они отрывали им остальные ноги, делая неподвижными беспомощные туловища-куколки, которые судорожно высовывали длинные смешные хоботки.

Ночные сновидения – зеркало дневного бодрствования. И на самом деле, Женя видел, что местные куйбышевские мальчишки именно так «препарировали» бедных мух.

Откуда бралась та бездумная юная жестокость? Может быть, оттого, что взрослые слова – Жизнь, Смерть– были для них пустым звуком, и детское любопытство не оставляло места для понимания чужой боли? Или оттого, что вообще весь тогдашний мир, охваченный той ужасной войной, был наполнен жестокостью, кровью, смертью?

Кстати, тем летом 41-го года в Куйбышеве, загаженном фекалиями и столовым мусором, мух было несметное количество. Благодаря обильной еде и отсутствию конкурентов, у них, наверно, был некий «демографический взрыв». Они летали тучами и были буквально везде, включая суп, чай, компот.

Как-то в вокзальном буфете Женя увидел забавную картину. За столиком сидел пожилой инвалид красноармеец и в одиночку приканчивал бутылку водки. Воздух был настолько насыщен мухами, что они волей-неволей попадали ему в стакан. Он аккуратно брал их за крылышки, осторожно облизывал (чтоб добро не пропадало), клал рядом со стаканом и, не морщась, допивал до дна.

Безжалостность маленьких инквизиторов распространялась не только на животных и насекомых. Доставалось и малышам из первого-второго классов, особенно от нахальных приставучих старшеклассников, не дававших им проходу ни на улице, ни в школе. Они лучше всего (на круглую пятерку) выучили лишь одну науку и знали только одно жизненное правило: бей слабого. А среди самых слабых самыми доступными для битья, естественно, считались жидята.

Женя тоже был из этого разряда Слабых, но его выручало присутствие более устойчивого к нападкам хулиганов Марика, который учился в соседнем классе и по договоренности их родителей ходил с ним в школу и обратно. Чуть что, он почти всегда оказывался на месте.

Так было и в тот день, когда по случаю 27-ой годовщины Великой Октябрьской революции Куйбышевский сахарозавод завез в свою подшефную школу целый ящик нежной, тающей во рту полуфабрикатной сахарной ваты, которая была тогда не менее изысканным лакомством, чем какие-нибудь довоенные шоколадные «бомбы» или латвийские карамели в ярких обертках-фантиках – самое ценное, что дало тогдашним детям СССР «воссоединение» Прибалтики.