Гвозденко Викторовна - К точке отсчёта

Пискнувший телефон разогнал наваждение. Пока парковался, трубка замолчала. Ани. Перезванивать не хотелось, хотелось быстрее забрать вещи из съёмной квартиры, бывшей его домом много лет, хотелось навсегда забыть про офис с его чёрными кружками и упорядоченностью скованности. Грудь ломило от предвкушения ледяного родникового воздуха, от ураганной жажды.

Глава 5

Всю дорогу Антон испытывал странное чувство. Ему все время казалось, что серое полотно вот-вот накроет его вместе с автомобилем, завернёт, замотает, превратит в бетонный кокон. Парковочное место во дворе оказалось занятым, и мужчине пришлось искать свободный кусок асфальта для своего Renault. Двор, зажатый со всех сторон серыми глазастыми глыбами, казался чужим. Сотни окон с любопытством рассматривали тёмную площадку, изъеденную коростой разрушений. Щедро рассыпанные панцири из металла, солнечный свет, отражённый в пыльных хромированных деталях, угольные кучки весеннего городского снега, клетка-резервация с качелями и лесенками – место, отведённое под ограниченное детство. Казалось, сам воздух, пропущенный через сотни лёгких, обрёл вязкость обречённости, горечь бесчувственности, кислоту бессмысленности.

Квартира, стёртая минимализмом, даже не пыталась удержать. Вещи, оставленные Ани после спешного бегства, отвлекали, мешали сосредоточиться на главном. На главном. А что сейчас главное? Дорожной сумки нет, как нет и модного чемодана, не в узелки же связывать, в самом деле? Придётся сделать вылазку в ближайший магазин. А впрочем, какое ему дело до взглядов соседей, бывших соседей, людей, так и не ставших даже просто знакомыми за десятилетнее проживание? Антон откопал рулончик пакетов для мусора, какие-то чехлы для одежды и начал собираться. Потом долго звонил квартирной хозяйке, выслушивал её вздохи и сожаления, обещал завезти ключи и заплатить неустойку от скоропалительного разрыва договора, присел на краешек дивана, разглядывая бесформенные выгоревшие пятна на обоях, наконец, выдохнув кисельную нерешительность, открыл дверь.

Отец даже не удивился. Тихо выдохнул: «насовсем» и пошёл разбирать кучи серого белья, освобождая место под пакеты и свёртки. Потом они долго пили чай, поглядывая в пыльную муть кухонного окна, за которым разливалось весеннее, бодрое солнце.

– Тебе ведь на работу надо, наверное?

– Я уволюсь, отец. Не буду больше там работать.

– А как же…

– Не переживай, у меня есть кое-какие накопления, откладывал на летний отдых с Ани. Надо обязательно найти тётю Аню. Это сейчас главное, а потом, – Антон увидел как растерянность играет морщинками, окрашивая лицо отца детской беззащитностью, – не переживай, я обязательно найду работу. С моей квалификацией это не сложно.

– А как же твоя Анечка? Может быть, вы ещё помиритесь?

– Нет, решено. Мы совершенно разные люди, я это понял.

– Но ведь вы столько уже вместе…

– Иногда требуется время, чтобы понять. Давай не будем об этом, лучше расскажи о конфликте мамы и Анны Петровны, я плохо понял, связь в этом Колышлевске…

Сергей Петрович мало что мог добавить к рассказу. Действительно, как случилось, что мама знала Павла Семёновича ещё по юности? Почему отвела ей роль наперсницы брошенной подруги соблазнителя? И когда за семейным столом зашёл разговор о необычайных качествах придуманного золовкой идеала, о дешёвом блеске заштатного соблазнителя, Маргарита не выдержала, высказала всё, что она думает об этой породе дешёвых франтов и старых дев, воспитанных на образчиках классических романов.

– Аннушка сильно оскорбилась, так до самой смерти и не простила Риточку.

– Ну знаешь, мама была права. Этот Павел Семёнович испортил жизнь тётке. И очень плохо, что близкие не говорили ей об этом, возможно, всё было бы по-другому.

– Кто знает, сынок, кто знает? Чем старше становлюсь, тем меньше понимаю, что правильно, а что нет. Мы так безмятежны в своих суждениях, а ведь судим из своей бойницы, не так ли? Кто знает, что чувствует человек, в чьи глаза мы смотрим, какой путь ему уготован? Почему мы решили, что имеем право менять его судьбу? Единственное, о чём сейчас сожалею, так это об охлаждении отношений с родственниками, с Анютой, родителями. Я ведь перестал бывать в Колышлевске, одумался, когда стало поздно, слишком поздно. Принимать, понимая – искусство, Тоша, это требует самоотречения, отказа от самолюбования на чужих промахах. Так-то. Это её выбор, пусть нелепый, с точки зрения современной морали, с твоей точки зрения.