Наталья Нестерова - Жребий праведных грешниц. Наследники

У Эдика, как и у Виталия, была слегка выступающая верхняя челюсть с крупными зубами. Они стеснялись их демонстрировать и поэтому давили улыбку, не позволяя губам растягиваться. Теперь же сын улыбался отцу открыто и свободно – еще одно приобретение курских каникул, бабушкино влияние.

– Есть такое выражение, – говорила бабушка Нюраня внуку, – «показать зубы». Тебе и Виталию повезло: не надо пыжиться, стоит только раздвинуть губы. И враг попятится, а свой человек порадуется: уж этот зубастый всегда меня защитит.

Как и следовало ожидать, увидев на перроне рядом с мужем незнакомого длинного мальчика, через несколько секунд опознав в нем сына, Клара заголосила:

– Что она с тобой сделала! Змея! Исхудал мой зайчик! Ой, не мать у меня, а гадюка! Ехидна, подавись ты теми деньгами, что на нем сэкономила! Уморила моего Эдюлечку…

Эдик гордился собой, пребывал в эйфории, когда ленинградские родственники выказывали восхищение, смешанное с добрым удивлением. Четыре месяца ему было трудно, тяжело, временами накатывало отчаяние, хотелось все бросить, завалиться в Домовую кухню на первом этаже дома, в котором жила бабушка. Из Домовой кухни пахло так аппетитно, что живот урчал, как голодный волк. Там, внизу, на первом этаже, можно было натрескаться борща, пирогов… У него были деньги, мама перед отъездом ему сунула: «Если она станет тебя голодом морить, купи себе провизии». Он выстоял, он перелепил себя, что было вовсе не так же легко, как пластилинового солдатика скатать в комок и вылепить нового.

Он имел право гордиться собой! А мама, обнимая его, плакала с отчаянием, громко понося бабушку, привлекая внимание проходящих пассажиров, которые рассматривали Эдика, отыскивая в нем уродства. Маме он был нужен прежний – толстый, вечно больной, сопливый, с компрессами на шее, из окна наблюдающий, как мальчишки гоняют во дворе мяч или шайбу.

Эдик беспомощно и раздраженно, с просьбой о помощи посмотрел на отца.

Виталик с силой отлепил жену от сына, прижал к себе:

– Здравствуй, Клара! У нас все хорошо!

– Как хорошо? Сынок доходяга…

– Прекрати! – наклонился к ее уху Виталик. – Прекрати устраивать представление!

Что-то в тоне мужа и во взглядах сына заставило ее умолкнуть. Что именно, Клара не поняла. Она страдала искренне, актерствовала лишь чуточку, она знала, что от матери нельзя ждать ничего хорошего, но чтобы внука в узника концлагеря превратить!..

Клара называла себя несчастной женщиной, но жить несчастной она не умела. Несчастные женщины – это историческая роль русских баб, отходить от которой зазорно. Костюм джерси, хрустальная посуда, новый ковер, мебельная полированная стенка в процессе добычи и в триумфе приобретения обеспечивали ей радостный подъем духа. А также: плетение интриг, распространение сплетен, кружение голов среднему и старшему офицерскому составу. Она искрила на праздничных застольях и в офицерском клубе, всем было известно, что замполит по ней с ума сходит, а зам по тылу скандалит с женой, помешавшейся на ревности к толстой продавщице из военторга. Никто не мог уличить Клару в изменах мужу, их и не было, Кларе требовалось только платоническое обожание. Она не была красавицей в молодости и с годами не похорошела. Пухлые щеки обвисли, стекли с лица брылами, уголки рта опустились. Выражение лица стало злым и суровым. Когда Клара стояла за прилавком, мало кто осмеливался указать ей на недовес масла или что в брошенном на весы куске мяса одни жилы и кости. Тем удивительнее было преображение Клары, когда она открывала рот, хотела увлечь, обворожить, вскружить голову. Чаровница – это не смазливое лицо, а женский талант.

Она не стала генеральшей – Виталик со скрипом дослужился до подполковника. В собственной семье она не находила поддержки в обличении своего главного врага – матери. Два любимых и любящих ее человека – муж и сын – решительно не желали, чтобы Клара «открыла им глаза на эту змею». Стоило ей привести доводы, Виталик закрывался газетой или выходил из комнаты. Эдик пуще того: запретил ей слово дурное о бабушке сказать, в противном случае – бойкот. Она поначалу думала: глупые угрозы. Но сын с ней первый раз две недели не разговаривал, второй раз – месяц. Видеть презрение и равнодушие в обожаемом Эдюлечке (он только ей позволял себя так называть) было трудней, чем заткнуться и, поджав губы, молча качать головой: «Вы-то ее, дураки, не знаете!»

Настя Медведева, невестка Марфы и дочь Камышина, говорила, что Клара – как молодое вино, брага. Если принять немного, то хмель радостный, веселый, хохочешь-заливаешься над мизинчиком, который тебе показали. Но если перебрать, похмелье тяжелое – с головной болью, проклятиями и самобичеваниями. Клара умеет развеселить, завести, закружить, но Клара в больших дозах, с ее страстными монологами о якобы зловредной матери – настоящая отрава.