Марина Смелянская - Странствующий оруженосец

Только теперь Мишель понял, что сам толком не знает, почему ушел. Как сшитые не по размеру костюмы, он примерял к себе то одну, то другую причину, и никакую не мог подогнать так, чтобы она полностью скрыла все недоговоренности, недомыслия. И он не знал, как поступить: нацепить все сразу, или остаться обнаженным, таким как есть – со множеством сомнений и вопросов к самому себе.

– Пройдусь немного… – буркнул Мишель и вышел наружу, в промозглую морось. Стоявшие под навесом лошади встрепенулись и посмотрели в его сторону, фыркая и прядая ушами. Фатима узнала хозяина, потянула к нему изящную голову, раздувая большие тонкие ноздри и шумно втягивая воздух в поисках угощения. Мишель провел ладонью по лоснящейся шее лошади, потом подошел к дорожному мешку, лежащему поверх снятого седла, вынул из него меховой плащ и накинул на плечи.

«…Так хорошо было бы жить, вот, как это дерево, например – ни о чем не думать, ничего не чувствовать, ничем не заботиться, а просто тянуться вверх, к солнцу, растить зеленые листья, распускать по весне душистые цветки и крепко спать под зимними дождями. Или родиться птицей, и знать более простые и понятные вещи – когда вить гнездо, какие ягоды съедобны, как растить птенцов, когда улетать на юг.

Нет, так нельзя. Бог сотворил меня человеком, и негоже сожалеть о чужой жизни, пусть безгрешной и не знающей душевных страданий…

Единственное, чем можно помочь себе – это исповедь. Выговорить все, разложить перед мудрым взором отшельника все сомнения, желания, помыслы и обиды. Только так…»

Позади послышалось чавканье грязи, и отец Фелот, будто отозвавшись на мысленный зов Мишеля, поравнялся с ним и некоторое время молча брел рядом.

– Исповедаться я хочу, святой отец, – проговорил, наконец, юноша и искоса глянул в лицо отшельнику – не сердится ли он все еще.

– Я готов выслушать тебя, сын мой, – заученным тоном произнес святой отшельник и добавил более ласково: – Говори, не бойся, все говори, что на душе камнем лежит.

Мельчайшая холодная изморось то и дело сменялась лениво накрапывающим дождем, из-под подошв сквозь слой опавших и сгнивших за зиму листьев мутной пеной проступала влага; носки кожаных сапог Мишеля потемнели, промокнув насквозь, но он не обращал на это внимания, равно как и на подбирающийся под меховой плащ сырой холод.

– Святой отец, я грешен, – начал Мишель.

– Я тоже, – поддакнул ему отец Фелот. – Кто ж не грешен-то? И в чем же грехи твои, сын мой?

Мишель некоторое время сосредоточенно тер переносицу, будто вспоминая и выстраивая по степени значимости свои немалые прегрешения, а потом скороговоркой выпалил:

– Я упоминал имя Господа напрасно, не посвящал отведенного времени Господу, не почитал отца своего, э-э… никого вроде пока не убил, премного прелюбодействовал, красть… ну, крал, да; лгал, желал чужого имущества… Вроде все.

– Ну что ж, давай по порядку, – помолчав, ответил отец Фелот. – Ты говоришь, упоминал имя Господа напрасно… Использовал ли ты Имя Божие в поддержку неправого дела?

– Да нет, я просто, бездумно упоминал имя Господа нашего Иисуса Христа.

– Отпускаю тебе грех сей, ибо не так он велик, и Бог в великой милости своей искупил грехи наши кровью своей… Поехали дальше. Ты считаешь большим грехом, то что не был у святой мессы каждый раз, когда она служилась?

– Да, но…

– Не перебивай, сын мой! – отец Фелот предупредительно поднял ладонь. – Важно лишь то, сколько времени ты посвящаешь Господу в душе своей. Скажи-ка мне, молишься ли ты утром, вечером и перед едой?

– Стараюсь… – вздохнул Мишель.

– Вот и старайся! Ибо только старанием своим сделаешь благие дела! Что там у тебя было далее? Четвертая заповедь? Ты считаешь, что недостаточно почитаешь своего отца? Ну, тут уж я ничего не могу исправить, – монах развел руки в стороны, – дам только совет добрый – почаще вспоминай об отце, молись о нем, раз уж решил уйти не прощаясь. Отпускаю тебе и этот грех. Прелюбодейство? Ты грешил с женой ближнего своего?

– С/девицами деревенскими…

– Да они и сами горазды пойти с тобой на сеновал! Проводил я с ними душеспасительные беседы и не раз, да все без толку. Меру надо знать, конечно, но кто же по молодости и не согрешил? Брал ли ты гм… девиц силой или подкупом? Нет! Или ты считаешь, что Господу больше нечего делать, как подсматривать за твоими ночными забавами, а потом этим же и оскорбляться?

– Как можно, святой отец, рассуждать о промысле Божием, да еще в таких выражениях?