Олег Михайлов - Державин

– Ах, всё это правда! – Екатерина II батистовым платочком вытерла мокрое лицо. – Александр Дмитриевич, друг мой! Вели-ка вызвать посыльного моего Фёдора Михайловича, дабы он всем министрам оду сию разнёс. А мы с Екатериной Романовной сейчас каждому поимённо те строчки подчеркнём, в коих он толь верно задет…

– Они с этой карлицей Дашковой решили меня в срамном виде выставить. Ишь как быстро сплясались…

Генерал-прокурор вертел в руках нумер «Собеседника», тыкая пальцем то в одно подчёркнутое место, то в другое, а Бутурлин и новый управляющий экспедиции, свойственник князя Сергей Иванович Вяземский очестливо стояли подле него.

– Державин – несносный перекорщик! – скороговоркою бросил Бутурлин, изобразив на смазливом лице крайнюю степень осуждения. – Сей пустобред только бумагу маракать умеет…

– Да, Александр Алексеевич! И ещё порядочный неслух, – добавил новый управляющий. – Самолично, по собственному почину решил за минувший год расходы и доходы империи подсчитать.

– Но я же приказывал не делать нового расписания и табели! – Вяземский отшвырнул журнал.

– Я поставил господина статского советника о том в известность.

– Ну а он?

– Сказал, что приказание сие мудрено и причины ему он никакой не видит…

Причина, однако, существовала, и серьёзная. Генерал-прокурору было выгодно занижать доходы государства, выявленные после ревизии. Когда требовались дополнительные средства, а по официальным документам получалось, что взять их негде, тут-то Вяземский и использовал не вошедшие в расчёт поступления, удивляя царицу мнимой своей изобретательностью. Но простодушный и прямой Державин не понимал, для чего надо было скрывать доходы. Забрал он у столоначальников все бумаги, сказался на две недели больным и составил новую табель, из которой явствовало, что государственный бюджет можно увеличить на восемь миллионов рублей.

В один из докладных дней, в присутствии всех членов экспедиции Державин представил генерал-прокурору свой труд со словами:

– Вы изволили приказать не сочинять новой табели, а поднести старые. Сие исполнено. Но, думая, чтоб за то не подвергнуться гневу монаршьему не только нам, но и вашему сиятельству, осмелился я сочинить правила, из коих вы изволите увидеть, что можно показать и новое состояние государственной казны.

Завиды и ярости обуяли рассвирепелого начальника. Взбешённый, он дёрнул себя за букли – явилась голизна, скрытая париком. Вяземский не скрипел, а кричал:

– Вот новый государственный казначей! Вот умник! Садись, коли так, на моё место!

Поражённый неблагодарностью, Державин прослезился и, приняв выговор, твёрдо ответил:

– Много мне делать изволите чести, ваше сиятельство, почитая меня быть достойным государственным казначеем…

Но давняя ненависть и злоба к поэту душили Вяземского.

– Извольте же, сударь, отвечать, – кричал он, – коли не будет доставать суммы против табели на новые расходы!..

К сему своё тявканье присоединил поклёпник и полыгало Бутурлин.

– Что ж, ежели вы изволите сумневаться в сих правилах, – упрямо сказал Державин, – не угодно ли приказать рассмотреть оные, подав вам рапорт. Ежели я написал бред, тогда меня уж и обвиняйте.

Генерал-прокурор сделал знак Сергею Ивановичу Вяземскому и Бутурлину:

– Хорошо! Рассмотрите немедля и подайте мне рапорт.

Он был уверен, что в трудах легкомысленного сего бумагомараки найдут они какую-нибудь нелепицу. Сделав собрание, чиновники наистрожайше рассмотрели новую табель, но, сколько они ни покушались опровергнуть сведения, все двадцать человек управляющих и советников единогласно подали рапорт, что новую табель можно поднести её величеству. Трудно изобразить, какая фурия представилась на лице Вяземского, когда он прочёл сей акт! Не сказав ни слова, генерал-прокурор отвёл в сторону молодого Вяземского и, пошептав ему что-то на ухо, а затем и Васильева, который также ему был свойственник, будучи женат на двоюродной сестре его супруги.

«Худая награда за мои труды! – сказал себе Державин. – Нельзя там ужиться, где не любят правды».

Он вышел в экспедиционную комнату и написал князю Вяземскому письмо, просясь у него в отпуск на два года для поправления расстроенного хозяйства, а если сего сделать не можно, то и совсем в отставку. Отдав письмо секретарю, Державин ушёл домой и несколько дней не выходил из комнат. Между тем история сия разнеслась по городу и дошла со всеми подробностями до сведения Екатерины II через благоволившего поэту графа Безбородко. Вскорости к Державину явился столоначальник Васильев. Он снова, но уже притворно предлагал примириться и сказал между прочим, что письмо Державина лежит перед князем на столе и что тот не хочет по нём докладывать государыне, а велит подать формальную записку в сенат. Это означало полную немилость у генерал-прокурора, а также показывало, что Вяземский боится докладывать сам о певце Фелицы.