Олег Михайлов - Державин

Шувалов сделал паузу и многозначительно оглядел слушателей. Но те уже сами понимали, что не какого-то одного вельможу избрал неизвестный им поэт мишенью для насмешек. Роскошь и всяческие излишества – распутство, пьянство, картёж, гульба, чревоугодие заполоняли жизнь придворных. Всякий, кто имел чин выше полковничьего, понуждён был ездить в карете, запряжённой четвёркой или шестёркой лошадей, с бородатым кучером в кафтане и двумя форейторами. У многих вельмож по старому обычаю содержались ещё шуты. У покойной Анны Иоанновны было обер-дураков несчётно; кавалер ордена святого Бенедикта итальянец Педрилло, Самоедский король шут Лакоста, при собачках – князь Волконский. А квасник князь Голицын, исполняя ролю наседки, сидел в плетушке и при появлении императрицы резво кудахтал. Анна Иоанновна женила его на калмычке Бужениновой, приказав выстроить для них знаменитый Ледяной дом. Однако и у князя Потёмкина-Таврического был обер-дурак Мосс, и при Алексее Орлове неотлучно находился свой шут. Тот же Орлов был охотник до конских скачек, сохранив до старости свою страсть. Он вывел знаменитую породу рысаков и в бархатной малиновой шубе самолично ездивал на них то тротом, то на рысях. Все Орловы любили всякое молодечество, кулачные бои и песни, а кроме того, греблю. А среди поклонников псовой охоты особливо выделялся граф Пётр Иванович Панин…

– Шувалов! – Костров уже стоял, хоть и колеблясь тощим своим телом, на ногах. – Ты меценат, лиющий доброты и отыскивающий посреди россиян истых гениев! Ты… – и он продекламировал отрывок из своей оды, писанной в честь прибытия вельможи в Москву в 1779-м году:

Костров плакал. Уже не мука, а тесто ползло по его красному лицу. Прерывчато всхлипывая, он бормотал:

– Каков пиит? Непротоптанным воистину путём шагает! Толь прекрасная новизна! Видно, парящи оды уже своё отжили.

– Ладно, ладно, Ермила Иванович, садись… – с довольной важностию мурчал Шувалов. – Что ты, право, разрюмился?.. Эй, люди! отведите господина Кострова за столы да налейте ему ещё пуншу!

– Ваша взяла! – Дашкова уже стояла рядом с Шуваловым и перелистывала оду. – Вот драгоценная находка для первого нумера нового журнала.

Одобряли оду все – чиновники, военные и сам статс-секретарь при государыне Александр Андреевич Безбородко. И всё же Шувалов не на шутку встревожился, когда поутру к вельможе явился посыльный от Потёмкина. Второе лицо в России, он затребовал оду к себе.

– Как нам быть и что делать? Отсылать ли её к нему так, как она есть, или выкинуть некоторые места.

Шувалов пригласил к себе несчастного автора «Фелицы» и всё ему рассказал. Сам он отличался крайней нерешительностью, что служило при дворе вечным предметом для насмешек.

– Кто же Потёмкину сказывал? – негодуя, отрывисто спросил Державин.

– Не иначе, как племяш мой Андрей Петрович пустил всё в разгласку! Он как человек придворный, видно, хотел тем подслужиться.

Державин задумался.

– Ежели сочинение это уже известно, – твёрдо сказал он, – то когда вы его не пошлёте или что-нибудь из него выкинете, князь в самом деле может почесть, что оно нащот его написано… Но как оное есть не что иное, как общее изображение страстей человеческих и писано без всякого злого намерения, то я подпишу своё имя и прошу вас, ваше высокопревосходительство, отослать его к требователю!