Илья Бражнин - Мое поколение. Друзья встречаются

Падал крупный, частый снег. Она бежала по заснеженным улицам, не замечая ни особой их оживленности (несмотря на поздний час), ни огней в домах, ни хлопанья калиток, ни людей, спешащих к берегу, где стояли под парами готовые к отплытию пароходы. Она прибежала к Варе. Варя девятый день была больна испанкой, завезенной иноземцами в Архангельск. Но дело шло на поправку. Варя сидела на кровати, спустив на пол завернутые, в одеяло ноги.

Оленька порывисто обняла её, села на стул, вскочила и пересела на кровать.

- Что с тобой? - спросила Варя, внимательно оглядывая Оленьку. - Ты сумасшедшая!

Оленька уставилась застывшим взором в пространство. Потом вдруг рассмеялась и тряхнула головой:

- Я не сумасшедшая, я счастливая, Варька! Всё кончилось! И всё будет хорошо! Вот увидишь!

- Ничего не понимаю, - сказала Варя. - Что кончилось? В чём дело? Расскажи толком!

- Толком не могу. Я бестолковая! - Оленька прижала руки к груди и сказала умоляюще: - Завтра, Варенька, завтра! Ладно? Сегодня не надо. Пожалуйста!

Оленька припала к плечу подруги, поцеловала её и, кинув на ходу: «Завтра, завтра», умчалась домой.

Варя просидела ещё несколько минут насупясь и тихонько покачивая ногами, потом легла в кровать.

Пришел Илюша. Он приходил каждый вечер и просиживал возле неё до глубокой ночи, рискуя на обратном пути напороться на патруль и, не имея пропуска на хождение по городу в ночное время, быть арестованным. Варя гнала его домой, но он не уходил, ухаживал за больной, хотя и делал это очень неловко, неумело.

- Уходите! - гнала Варя. Пожалуйста, уходите! Ну, сейчас градусник разобьете! Так и есть!

Он в самом деле ронял градусник на одеяло, торопливо подхватывал его, осматривал и восклицал обрадованно:

- Цел! Честное слово, цел. Варенька, смотрите!

Они рассматривали градусник. Он приближал свою щеку к её щеке. Она отталкивала его голову смуглой рукой:

- Оставьте меня! Отойдите! Я грязная, заразная, противная. Я сама себя ненавижу, когда больна, вообще - ненавижу болезнь!

- Зачем же вы пошли работать в больницу?

- Ах, оставьте, пожалуйста, - отмахивалась Варя. - Вы ничего не понимаете!

Она сердито поводила густыми бровями. Щеки её пылали. Комната была жарко натоплена. Александр Прокофьевич в своей врачебной практике придерживался того мнения, что чистый воздух необходим больному прежде всего, и даже при воспалении легких рекомендовал открывать в комнате больного форточку. В лечении дочери он, однако, терял свою обычную уверенность и смелость. Правда, заходя в комнату, он говорил профессиональной скороговоркой: «Форточку, форточку. Закутайся как следует и вели открыть форточку». Но форточку, несмотря на столь категорическое приказание, не открывали, зато печь натапливали так, что об неё обжечься можно было.

Обычно, возвращаясь из больницы, Александр Прокофьевич тотчас заходил к Варе. Перед сном он также заглядывал к дочери, независимо от того, сидел ли весь вечер дома или только к ночи возвращался от больных.

Варя знала это и ждала его. Но нынче Александр Прокофьевич что-то долго не возвращался. Пробило полночь, половину первого, Варя прислушалась - не хлопнет ли входная дверь. Илюша тоже прислушивался. Он знал все обычаи этого дома, и то, что он знает их, было ему приятно. К Александру Прокофьевичу, вылечившему его от сыпняка и звавшему его «молодой человек», он питал уважение, смешанное с детской робостью. Он смущался в его присутствии, но старик ему нравился. На лице Александра Прокофьевича топорщились такие же, как у Вари, густые брови, но более разросшиеся, лохматые и седые, и скользило часто то же выражение упрямства, ожесточенного желания постоять на своём, которое так знакомо было Илюше в Варе.

Илюша всегда ждал прихода Александра Прокофьевича с тайным удовольствием, был при нем неловок, но, когда, побранившись с дочерью и перетрогав все вещи, Александр Прокофьевич уходил, комната казалась опустевшей. Проходило минут десять, прежде чем Илюша свыкался с его отсутствием.

Ни Илюша, ни Варя не расслышали, как хлопнула внизу входная дверь, как торопливо поднимался Александр Прокофьевич по деревянной скрипучей лестнице. Они услышали его шаги только тогда, когда он был уже у самой двери. Они едва успели отшатнуться друг от друга, дверь широко распахнулась, и на пороге встала высокая, чуть сутулая фигура. Впрочем, сегодня Александр Прокофьевич был иной, чем всегда, - помолодевший, сияющий. Он даже не постучался, как обычно, прежде чем войти, не успел даже скинуть с шеи зеленого вязаного шарфа, который он, раздеваясь в прихожей, всегда аккуратно складывал вчетверо и засовывал в карман пальто.