Тимофей Свиридов - Кража Медного всадника

Иоганн Христофорович Шлиппенбах едва выжил после учинённой Дудкой попойки. В первый день он не мог подняться с постели, а перед его глазами мелькали жуткие сцены, в которых он, Шлиппенбах, выделывал невероятные вещи в компании полуголых девиц. Он и сам был полуголый, а временами совсем голый, и тогда девицы поливали Иоганна Христофоровича шампанским, намазывали икрой и кушали прямо с его тела. Это было очень весело; штабс-капитан Дудка, к тому же, наигрывал марш на фарфоровом кувшине и в ритм стучал ногой по невесть откуда взявшемуся медному тазу.

От этих воспоминаний Шлиппенбаху становилось плохо, но ещё хуже было, когда в похмельном бреду перед ним представала черноглазая девушка Мария, «Маша», чей взор был зовущим и сладким. Он завлекал бедного Иоганна Христофоровича в ад, но падение в бездну было настолько приятным, что за него не жалко было пожертвовать спасением души. При мыслях о Маше мороз пробегал по коже Шлиппенбаха, и Иоганн Христофорович вздрагивал, шепча слова молитвы. Ах, если бы его жена Амалия узнала, что вытворял вчера её муж, она бежала бы без оглядки от своего развратного супруга, и была бы права, ибо такому поведению нет оправдания – derart Benehmen nicht hat Freisprechung! Мой Бог, что за страна, порядочному человеку здесь не выжить! – стонал Иоганн Христофорович.

Он категорически отказался от еды, а когда гостиничный слуга принёс рюмку водки для «опохмела», Шлиппенбаха едва не вывернуло наизнанку. Лишь прибегнув к испытанному русскому средству для избавления от последствий неумеренного потребления вина, – а именно «рассолу», жидкости, полученной от соленых огурцов, – он почувствовал себя немного лучше. Коридорный продолжал уговаривал Иоганна Христофоровича всё-таки принять рюмочку «для восстановления души» (о, великий Бог, пить водку для восстановления души – Schnaps für Geist!), и в конце концов уговорил. Выпив, Шлиппенбах действительно ожил и даже поел жирных щей с говядиной, заботливо доставленных сердобольным коридорным.

Угрызения совести и отвращение к самому себе странным образом покинули Иоганна Христофоровича, и он принялся думать о своём задании. Минуло уже два дня, а Шлиппенбаха никто не хватился: может быть, надобность в нём отпала и надо ехать домой? Вскоре, однако, курьер доставил Иоганну Христофоровичу конверт с приличной суммой в ассигнациях и припиской от графа Ростовцева. Граф благодарил господина Шлиппенбаха за согласие работать и просил прибыть завтра поутру к десяти часам в Главный штаб. Иоганн Христофорович так и не понял, за что получил деньги: в качестве аванса за будущую работу или в награду за приезд из Павловска в Петербург? Получить деньги за поездку в двадцать пять вёрст – такое предположение было бы абсурдным в Германии, но в России всё могло статься…

Ровно в десять часов он явился в Главный штаб. Шлиппенбаха отвели в просторную комнату с большим портретом императора Николая, с книжными шкафами, двумя письменными столами, диваном, кушеткой и маленьким столиком, украшенным красивой мозаикой. На этот столик поставили кофейник, молоко, сливки, сахар, свежие булочки, масло, печенье, пирожки, лососину, буженину, холодную телятину, большой графин с водкой и графинчик с карамельным ликером. Приборы и чашки ставить было уже негде, поэтому их разместили на одном из письменных столов, попросили извинения за неудобство и предложили закусить и выпить покамест – что, интересно, означает «покамест», подумал Иоганн Христофорович.

Ждать пришлось долго: часы пробили одиннадцать, двенадцать, час, два, и только в третьем часу пополудни в комнату вошел улыбающийся граф Ростовцев, а вместе с ним господин приятной внешности с бакенбардами на пухлых щеках.

– А, вы уже здесь! Вот что значит немецкая пунктуальность! – воскликнул граф, подавая руку Шлиппенбаху. – Очень рад вас видеть. Позвольте представить нашего известного писателя и журналиста, острейшее перо России – Фаддея Венедиктовича Булгарина.

– Очень рад, – сказал Иоганн Христофорович, здороваясь с Булгариным.

– Я счастлив, что судьба свела меня с вами, – ответил Булгарин. – Слухи о вашей учёности давно будоражат нашу северную столицу. Мы с нетерпением ждали вашего приезда.

– О, я не полагал, что есть знаменит, – с недоумением проговорил Шлиппенбах. – Мне казалось, меня мало знают в Петербурге.

– Помилуйте, Иоганн Христофорович, вас все знают! – вскричал Булгарин. – Когда я собирался сюда, жена мне прямо так и сказала: «Как я тебе завидую, что ты увидишь нашу знаменитость, нашего несравненного Иоганна Христофоровича! Как бы я хотела посмотреть на него хотя бы одним глазком».