Эрик Нойч - Встреча. Повести и эссе

«В Германии я объявлен вне закона…» — возразил Форстер с горечью.

Он пожал в ответ руку Сен-Жюста, и тот впервые улыбнулся.

«Пожалуйста, верьте мне. И это могло быть ловушкой, чтобы усыпить нашу бдительность. Враг не брезгует средствами. Заговор зарубежных стран против нас носит тотальный характер. Золото Питта подкупает фальшивых патриотов, роялистских шпионов и оплачивает эмиссаров чужеземных дворов. Вспомните хотя бы о вашем соотечественнике Люксе. Нам не остается ничего другого, как железной рукой управлять там, где не действует справедливость. Нам известно, что среди иностранцев, которые покамест приветствуют падение абсолютизма, в настоящее время гораздо больше поклонников жирондистов, чем истинных друзей санкюлотизма со всеми его политическими и социальными последствиями. Они хотели бы затормозить развитие революции, хотя бы теперь, раз это не удалось им раньше. Слабость по отношению к изменникам — вот, что может нас погубить, как крикнул им недавно Робеспьер в Конвенте. В том, чтобы воспрепятствовать этому, и состоит смысл октябрьских декретов. Наши законы революционны, но те, кто призван их выполнять, не являются таковыми. Республика лишь тогда обретет твердые основания, когда воля суверенной народной власти подавит монархическое меньшинство и будет править по закону победителей. Невозможно привести в действие революционные законы, если само правительство не придерживается революционных основ. Те же, кто осуществляет революцию не до конца, лишь роют себе могилу».

При этих словах Форстера охватило странное волнение. Никогда еще позиция якобинцев не была изложена ему с такой ясностью, и никогда прежде он не готов был полностью разделять ее. Что-то небывалое, неизвестное истории было во всем этом. И опять зрелость и последовательность мысли подкупили его в Сен-Жюсте. Кроме того, он чувствовал, что они стали ближе друг другу. Ибо, хотя их разговор касался дел государственных, он давно уже вышел за рамки официальности. Он мог позволить себе задавать этому грозному члену Comité du salut public [37] Комитет общественного спасения ( франц .). вопросы и более интимного характера. Откуда взял он свои принципы, кто был его духовным отцом? За великими мыслями скрываются и великие люди, а тут перед ним сидел — он был уверен в этом — человек великий, и не было ничего на свете занимательнее, чем заглянуть в душу такого человека.

Сен-Жюст ответил ему на это откровенностью, которая опять-таки его поразила. «Легенды, все это легенды… Я не тот, каким меня хотят видеть и каким изображают за границей…»

Форстер вовсе не рассчитывал, что и ему отплатят тою же монетой. А Сен-Жюст, по-видимому достаточно о нем информированный, спросил о его личных делах.

«Не удивляйтесь, — сказал он, — но прежде чем удовлетворить вашу просьбу и встретиться с вами, я посчитал, разумеется, своим долгом составить себе некое представление о вашей жизни, начиная со времени прибытия в Париж. Я слышал, вы ездили в Швейцарию, чтобы увидеться с семьей, в Германии же за вашей головой охотятся».

Напоминание о Травере, об отчаянной попытке его сохранить детей, любви которых ему так недоставало в эмиграции, о попытке договориться в конце концов с Терезой — все это подействовало на него угнетающе. Он молчал, задолжал ответ, ибо вопрос оказался для него и в самом деле слишком неожиданным, и он откровенно растерялся, чувствуя себя как на пепелище.

Сен-Жюст, кажется, догадался обо всем. Он смущенно откашлялся и стал подыскивать слова сожаления. Однако прежде чем он их нашел, открылась дверь, вошел секретарь и протянул какую-то бумагу, сказав, что его ждет Робеспьер.

Форстер встал, решив, что пора прощаться. У Комитета общественного спасения дел хватало.

Однако Сен-Жюст, пробежав текст глазами, положил ему руку на плечо. «Нет, нет… пожалуйста, подождите меня. Я скоро вернусь. Мне доставило бы большое удовольствие заполнить приятной беседой с вами паузу посреди ежедневных забот и хлопот».

Форстер остался один. Подошел к окну, затянутому длинным линялым тюлем, подобранным по бокам. Отсюда хорошо было видно Сену, Понт Насьональ и набережную Орсей на другом берегу реки. Где-то слева был Сен-Жермен-де-Пре, но он не мог уже различить церковь, разве что догадывался — вон там, должно быть, ее башня. Поднявшийся туман окутал Париж молочным покрывалом. Не дай бог, еще сгустится, подумал Форстер. К туману он был особенно чувствителен, а по легкомыслию своему не стал надевать верхнее платье ради нескольких шагов от дома до павильона Флоры.