Эрик Нойч - Встреча. Повести и эссе

Отнюдь не самолюбивое упрямство диктует мне нынешние мои занятия и мое положение.

Это моя природа и моя судьба.

Синклер, вернувшийся из Раштатта, входит с Мурбеком в комнату. Лето, проведенное вместе, откроет новую эпоху в нашей жизни, восклицает он. Картина нашего будущего станет иной, нежели в настоящем! И там, где разуму не по силам создать из хаоса справедливый миропорядок, там лезвие меча легко разрубит сей гордиев узел. Политика — это игра случая.

Они выходят на улицу. Их силуэты темным пятном выделяются на дороге, словно на старинных гравюрах, воздеты к небу их руки, издалека доносятся их голоса.

Если французам удастся еще раз вступить в Швабию, у нас будет республика.

Один из офицеров сказал: наших солдат ненавидят за мародерство и в то же время любят за провозглашаемые идеи.

Листовки весьма полезны. Проект республиканской конституции применительно к немецким условиям. Права человека не означают отсутствия у него обязанностей перед обществом. Свобода не означает распущенности. Равенство — это не то же, что грабеж.

Синклер читает: Вследствие этого в народе должно возникнуть подозрение, будто враг гнездится у него внутри. Только люди, вся страсть которых направлена на конечную цель, будущее свободное общество, способны должным образом применить средства, коими располагает государство.

Ты все-таки предоставляешь государству слишком большую власть. Оно не вправе требовать того, к чему не в силах принудить. Но то, что достигается любовью и духовным воздействием, нельзя вынудить. Так пусть государство к этому не прикасается. Клянусь, тот, кто хочет сделать государство школой морали, не ведает, какой он совершает грех. Государство всегда оттого и становилось адом, что человек хотел сделать его для себя раем.

Это написано в «Гиперионе». Итак, возможность стала действительностью, говорит Гёльдерлин, и в этой действительности растворяется уже существующее и даже то новое, что лишь идет на смену, вот только в наши ли дни? Синклер говорит, лишь опыт, опирающийся на размышление, научает народ уму-разуму, помогает ему отличать друзей от врагов. И когда-нибудь народ сам изберет тех, кто, вместо того чтоб потихоньку отнимать у него свободу, станет беззаветно достраивать здание всеобщего счастья, не давая себе ни минуты передышки, не останавливаясь перед предрассудками.

Они стоят на вершине холма, в нескольких шагах начинается прекрасная луговая долина. Ветер относит их слова.

Ты никого не можешь убедить, ты лишь уговариваешь, подкупаешь людей своими речами. Никто не допускает и тени сомнения, пока ты говоришь. А ведь кто не сомневался, того нельзя считать убежденным. Неужели это говорит Гёльдерлин? Давний спор, он длится часами, сутками. Порой мы вынуждены, говорит Гёльдерлин, избегать друг друга, дабы не допустить, чтоб беседы наши возобладали единственно.

Ибо каждому человеку необходимы для осуществления задуманного незамутненные чувства и помыслы, поскольку, даже за вычетом всего остального, любое философско-политическое учреждение заключает в себе известное неудобство, а именно: оно и в самом деле ставит людей в наиболее сущностные, диктуемые непреложной необходимостью отношения, основанные на долге и правопорядке, но много ли тогда остается на долю человеческой гармонии?

Воссозданные в строгом соответствии с оптическими законами фон, передний план и общая композиция еще далеко не образуют целостного ландшафта, хоть как-то тяготеющего к сравнению с живым творением природы. Однако даже лучшие из немцев в большинстве своем полагают и по сию пору, что если б только мир оказался аккуратным и симметричным, то все сразу пришло бы в порядок.

Он сидит над «Эмпедоклом». Его смерть, жертва, благодаря которой человек и в самом деле зримо вырастает до таких размеров, что все судьбы его времени способны найти разрешение в нем одном…

Беспокойные, бурные времена, которые, быть может, не минуют вскоре и наше отечество. Война вот-вот разгорится снова, не обойдет она стороною и наш Вюртемберг.

Сюзетта говорит:

— Страх гнездится во мне, что когда-то должны будут прекратиться наши отношения, ибо нет у меня уверенности в будущем.

Я трепещу при мысли о революционных временах, которые, быть может, уже не за горами, ведь они способны разлучить нас навсегда…