Эрик Нойч - Встреча. Повести и эссе

Это «Архипелаг».

Нынешняя дивная осень в высшей степени благотворно сказывается на моем здоровье, пишет он сестре, я будто смотрю на мир новыми глазами, и у меня опять появляется надежда еще какое-то время вершить среди людей то, к чему я призван.

Он живет в доме Ландауэра, по соседству с частной гимназией, против городской стражи. Живет в семье, у которой многочисленный круг друзей и знакомых, вместе с ними переживает тяготы французского постоя: войска под командованием генерала Моро расположились в Швабии основательно. Но люди надеются, что наступит мир и все наконец утрясется.

Главное — не то, что какая-то определенная форма, определенное мнение или идея одержит победу, главное — что человеческий эгоизм во всех своих обличьях падет ниц пред светлым торжеством добра и любви, единый всеобщий дух объединит всех и вся — вот тогда в прекрасной атмосфере в благословенном новом мире воспарят ввысь немецкие сердца, раскрывая все свои тайные, далеко идущие возможности.

Я предполагаю это. Я вижу это. И я верю в это.

Верю, что близится наше время.

Ах, Гёльдерлин.

Они сидят за праздничным столом. Ландауэру исполнился тридцать один год, по этому случаю он созвал гостей — ровно по числу прожитых лет, дом звенит веселым эхом. Все чествуют примерного главу семейства, желают ему счастья и благополучия. Гёльдерлин, мыслями уже в ином, написал по этому случаю рифмованное стихотворение. Твой путь — в средине золотой… К словам быстро подобрали мелодию, и вот все уже с восторгом осаждают Гёльдерлина, упрашивают его остаться, ибо он теперь уже за пределами их круга.

Мне невыносима мысль, говорит поэт, что и я, подобно многим, находясь в том критическом возрасте, когда вокруг внутренней нашей сути более, чем даже в юности, скапливается гнетущая тревога, должен буду, чтобы вырваться из нее, стать столь же рассудительным и замкнутым в себе. Он не способен жить в «средине золотой». Об этом — последняя строфа песни, которую все, не сговариваясь, повторяют дважды:

Порой я чувствую себя холодным как лед и понимаю, что это необходимо до тех пор, пока у меня не будет тихого, спокойного пристанища, где все, что затрагивает меня непосредственно, не потрясало бы каждый раз так сильно мою душу. Друзья мои прямо-таки немилосердно уговаривали меня остаться, делали мне разнообразнейшие предложения касательно домашних уроков. А мне сейчас больше всего на свете нужна тишина, ты даже не можешь себе представить. Он не хочет оставаться на родине.

Не хочет участвовать в житейской суете.

Я не могу иначе.

В лице Ландауэра ты найдешь человека, который заменит тебе брата в мое отсутствие, пишет он сестре. Делая то, что мне надлежит, я выполню предназначение свое на этой земле, каких бы сил мне это ни стоило. Вторая половина жизни, и открытая дорога, и открытый мир…

Он отправляется в горы. Не может больше слышать о Диотиме. Все дальше отходит с тяжестью на сердце от друзей. В одном из его стихов есть такие строки:

Всю зиму Гёльдерлин пишет, пишет для грядущих времен. «Хлеб и вино». Элегия, о которой после скажут: в ней вся жизнь человеческая, весь человек с его тоской по утраченному совершенству, вся неосознанная красота природы.

Кто способен тому помешать, запрещая нам радость? Вы, наверное, посмеетесь надо мной…

У него благородное сердце и возвышенная душа, говорит столяр Циммер. Наружности он исключительно приятной, хорошо сложен, ни у кого до сих пор я не видел столь прекрасных глаз.

За все время, что он у меня живет, ни разу не хворал.