Олег Красин - Солнечный ветер. Книга вторая. Младший брат

– Но хорошо принимаются народом. Кстати, соленые шутки возбуждают нам кровь, не так ли?

– Конечно, Луций!

Фронтон согласился только, чтобы понравится ученику. Он имел виды на вновь испеченного императора. Через простоватого Луция можно было решить много серьезных и крупных дел, в особенности, помогать друзьям, которых у Фронтона вдруг оказалось несметное количество. Как только окружающие узнавали, что он наставлял риторике обоих Августов, из просто знакомых они мгновенно становились друзьями. Это была первая новость. А вторая – у них тут же возникали потребности: кому-то хотелось квестуры, кто-то метил во всадники или сенаторы, а кому-то нужны были откупы, новые земли, деньги из казны. Дуумвиры выглядели щедрыми, открытыми людьми, которых можно просить, о чем угодно, все равно отказа не получишь. Покойный Антонин, что не было тайной, накопил огромные деньги в казне, миллионы сестерций и, по разумению ловких людей, их следовало пристроить с пользой…

Театр Марулла показывал новый мим о простоватом древнем царе Пергама Аттале, любителе книг и философии, в котором публика усмотрела черты Марка Антонина. Его изображал сам Марулл, важно шествующий по сцене в белой тунике с царской золотой диадемой на голове. В пухлых пальцах, усеянных черными волосками, он держал свитки книг, которые периодически раскрывались и длинной лентой ниспадали на пол. Марулл комически путался в них, пару раз растягиваясь на досках с громким стуком. Зрители аплодировали, смеялись. Всем казалось забавным, что императора Марка изображают таким. А еще нравилось, что новые соправители не запрещают мимы на скользкие, опасные темы, в которых высмеивалась и высшая власть. Если цезари позволяли такое, значит они ничего не боялись.

Кроме Аттала в спектакле имелся персонаж младшего брата царя, распутного и глупого шалопая. Он все время попадал впросак, а старшему брату, который с неохотой отрывался от книжных занятий, приходилось вызволять его из беды.

Когда Луций Вер и его спутник Фронтон оказались в театре, он был забит битком пришедшим повеселиться народом. Среди знатных нобилей, их жен и всадников, усевшихся в самых первых рядах, оказалось множество знакомых лиц. Ярусы с сидячими местами выше были заняты простолюдинами, всякой разнородной, беспокойной публикой. На самом верху, где вообще не было мест, стояли остальные, в основном, рабы. Представление уже шло пятый час, начавшись с трагедий, а теперь показывали пьесу «Два брата».

Едва Луций переступил порог здания и появился в ложе, Марулл остановил спектакль. Все вскочили с мест, повернувшись к Луцию, поприветствовали младшего соправителя взмахами рук, громкими возгласами «Здравствуй, цезарь!»

Молодой император в ответ широко улыбался, вскинув в ответном жесте правую руку, и было видно, что ему нравятся оказанные почести. Возможно, он возомнил себя единоличным правителем, Августом, которого квириты благодарят за великие свершения, исполненные им ради Рима. Он, Луций, пока ничего подобного не сделал, но все равно было приятно. Он толкнул рукой в бок Фронтона, стоявшего рядом, и воскликнул весьма довольный:

– Народ меня любит! Великий римский народ меня любит!

– Без всяких сомнений, цезарь! – согласился ритор. – Разве ты в это не верил?

Они уселись на каменные скамьи, на которые предварительно положили мягкие подушки, представление продолжилось. На сцене показывали, как распутный брат пергамского царя пошел в библиотеку. По дороге он завернул в кабачок и хорошенько там попировал, воздавая хвалу Бахусу, а выйдя на улицу, перепутал библиотеку с лупанарием. Соль сцены состояла в том, что брат Аттала начал приставать к проституткам с требованием читать ему Гомера, приведя тех в полное недоумение. Девицы не понимали, чего от них хотят. Вместо привычного и знакомого дела их заставляли вспоминать старого греческого поэта, о котором многие не слышали, поскольку никогда не посещали школ.

Публика покатывалась со смеху, поглядывая на Луция. Тот тоже смеялся, никак не демонстрируя обиду на неподобающие намеки, показывая себя человеком чуждым к высокомерному снобизму. Он, Луций, был простым и славным, приземленным, таким же, как и большинство зрителей, пришедших развлечься этим вечером. Он был им родным, плоть от плоти, ведь они тоже напивались с друзьями в кабачках и тавернах, и также как брат Аттала могли забрести к проституткам по ошибке.

– Смотри как они обо мне! – хохотал Луций, поворачивая лицо к Фронтону. – Ведь это же обо мне! Ты понял, учитель? Это меня показывают.