Олег Красин - Солнечный ветер. Книга четвертая. Наследие

– Послушай, что они поют, – попросил он Коммода, тронув его за локоть.

Коммод приспустил капюшон с головы, посмотрел на отца большими выпуклыми глазами.

– Я немного понимаю, – он. – Кажется, что-то о Деметре и ее дочери Персефоне.

– Они поют о горе матери, о том, что Деметра каждый год расстается с дочерью Персефоной, которую ее муж, бог подземного царства Плутон, уносит осенью в царство мертвых. Мать горюет и ждет возвращения дочери ранней весной. В этом, сын мой, скрыт глубокий смысл, говорящий о том, что все, уходящие от нас в подземное царство, рано или поздно возвращаются.

– Не знаю, вернется ли моя мать, – буркнул Коммод, словно маленький мальчик, обиженно надув губы. – Скажи отец, вернется ли тогда моя мать, во власти ли это Деметры?

Марк с удивлением посмотрел на сына, на его разгоряченное лицо, сразу не ответил. Он не знал, что Коммод, оказывается, так сильно любил Фаустину, что готов был молить о ее воскрешении богиню плодородия.

Они пошли к храму, и паломники почтительно расступались перед ними.

– Фаустина, твоя мать, конечно, вернется, – ответил Марк, наконец. – Она вернется только под другим именем и в другом обличье.

– А как же Персефона? Она ведь возвращается такая как есть, не меняясь?

– Греческие боги, Коммод, не сильно отличаются от наших. Персефона, дочь богини и сама богиня, а твоя мать – дочь божественного Антонинина, твоего деда, и сама ставшая божеством. Однако обожествление произошло после их смерти, до этого они были людьми. Персефона же всегда была богиней и никогда не была человеком.

Объяснения отца показались Коммоду убедительными, и он больше не задавал вопросов. Возле храма Деметры им дали выпить кикеон из полного кубка, который передавался от паломника к паломнику, но никогда не опорожнялся полностью, потому что служители успевали подливать божественный напиток. Не заходя в храм, мисты опустились на землю, подстелив под себя белые плащи, тут же запачкавшиеся на влажной земле. Кто-то из слуг поспешил принести невысокие складные стулья для императора и его сына, но Марк остановил их: «Мы будем как все». И они тоже опустились на землю, прижались друг другу спинами для равновесия. Веки сами собой закрывались под тяжестью неба, солнца, воздуха, голова кружилась.

Вскоре их подняли, начали парами вводить внутрь храма.

«Приказал ли ты убить брата и жену?» – вдруг раздался голос в голове Марка.

Он открыл глаза и увидел, что стоит перед изваянием Деметры. Это она громко спрашивала, не отводя строгого взгляда от его лица. И хотя взгляд ее неподвижен, а глаза кажутся неживыми, но Марк не может оторваться от них.

«Нет, – произносит он вслух, – я никогда не приказывал их убивать».

Слова, утверждающие истину, он произносит, нисколько не сомневаясь в себе, твердо, убежденно. Одинокий голос его гулко раздается под сводами храма, словно он один стоит возле Деметры и рядом никого нет, один во всей Греции, один во всем мире. Нет, он никого не убивал, и никто не может его в этом обвинить! И все же Деметра не сводит с него глаз. Марку кажется, что она недовольна ответом, что она осуждает его не за поступки, которых не было, а всего лишь за помыслы. Ведь он, действительно, хотел, чтобы боги покарали Луция, чтобы они наказали изменницу Фаустину.

«Накажи меня за мою дерзость, – невольно молит ее Марк, – я лишь хотел направить волю богов в сторону провинившихся, я не пытался заменить Зевса! Накажи меня, Деметра! И даруй прощение!»

Богиня молчит.

«Неужели и Луций держал перед ней ответ? – думает Марк. – О чем она его спрашивала? Не о моей ли жене Фаустине? Не о позорящей ли связи между ними? И, какой ответ дал Луций, ведь Деметре нельзя соврать, не обрушив на свою голову страшный гнев богини».

Тем временем в храме что-то меняется, свет угасает, воздух как будто становится гуще, ощутимее, кажется, что можно протянуть руку и потрогать его, сжать в кулак упругое тело. Деметра, похоже, вняла просьбам Марка. Она теперь не смотрит на него осуждающе, она чуть улыбается кончиками губ, она его простила, дав утешение душе новоявленного мисты.

Но где же Коммод? Он должен быть рядом. Марк погружает руку в пространство и не отыскивает сына в круговерти частиц и атомов, заполнивших святилище. Они вращаются вокруг него полупрозрачными шарами так плотно, что скрывают Деметру, стоящую на пьедестале в метре от него. Коммода нет рядом и это беспокоит Марка. Коммод – юноша еще не окрепший, не встречавший и не видевший на своем пути столько, сколько видел Марк. Вдруг душа его сына встрепенется, и испуганная мистериями покинет тело?