Максим Сбойчаков - В бой роковой... [документальная повесть]

— Дела тут, Коля, как сажа бела, — вздохнул Петров. — Положение наше, уже когда вражеские корабли приближались к городу, было отчаянным. Предатели сорвали оборону... Интервенты обрушили на город волну арестов. Хватают всех — партийных, членов исполкомов, от губернского до волостного.

Сапрыгин потеребил седеющую бородку клинышком и тревожно взглянул на Александра. Тот перехватил его взгляд:

— Да, Коля, и я жду очереди. То в Соломбале, то в Маймаксе скрываюсь.

— Только-только заявился, — вставила жена.

— Печально, — вздохнул гость.

— Разумеется, укрываюсь не в селедочной бочке, живу среди рабочих. Время зря не пропадает, вербую людей. Ты, Коля, наверно, уже слышал об архангельской жизни. К вам в Устьцильму Калмыков с месяц как уехал.

— Нет, Саня, — грустно сказал Николай. — Калмыков до нас не доехал. Получили сообщение, что в пути погиб. Послали Макара Боева расследовать.

Александра Алексеевна ахнула, всплеснув руками.

— Как же так? — недоуменно пожал плечами Петров. — Ведь он по нелегальному паспорту Юрченкова выехал.

— Вон что... А где же Юрченков?

— Григорий здесь. Вместе с Калмыковым они тут скитались. Прокашев с Чуевым из кассы профсоюза строительных рабочих выдали им деньги под аванс. Калмыкова арестовали за агитацию, еле выкрутился. Порешили так: он уедет в Устьцильму, а в случае угрозы вся ваша артель перейдет через Тиманский хребет и вступит в ряды Красной Армии.

На вопрос Петрова о Печоре Сапрыгин ответил:

— Тревожно и на Печоре. Лазутчики восточной контрреволюции появлялись у нас. Говорят, где-то повстречались даже с северными бандами.

— Вот это самое страшное, — бросил Петров, хрустнув сцепленными пальцами рук. — С первого дня они затрубили тут о соединении сил.

— Еще бы. Тогда им и путь откроется в глубь страны. Штаб Красной Армии, понимая эту опасность, принял меры и пресек сношения между вражескими разведотрядами. Наша артель ссыльных превратилась в подпольную организацию. Как и при царе... Ну а что здесь, в городе, народ не деморализован арестами?

— Нет, Коля. Рабочие сейчас еще сильнее верят в большевиков. Эсеры и меньшевики совсем горят. Столько расточали слов они о подлинной свободе на Западе... А теперь рабочие им на каждом шагу напоминают о порожденных ими тюрьмах, сиротах, вдовах.

Откинувшись на спинку стула, Петров с сожалением заметил:

— Заранее людей для подполья следовало подобрать, а мы чересчур самонадеянны были. В самый последний момент Метелев выделил нас, несколько человек, и сказал, чтобы считали это заданием ЦК. В сущности, мы явились первыми собирателями сил подполья. Сейчас выдвинулся Карл Теснанов. Твердокаменный человек. И удобно ему под ширмой профсоюзов действовать.

— Знаю его. В их профсоюзе, кажется, тысяч двадцать портовых грузчиков?

— Что-то около этого. Генерал Пуль сразу почуял опасность пашей агитации. Издал строгий приказ, па основе которого французский полковник Доноп, ставший губернатором Архангельска, еще более грозно предписал всем жителям... — Петров вынул из стола листок. — Вот: «Всякая пропаганда в пользу большевиков, как публично, так и в частных собраниях, безусловно, воспрещается. Лица, виновные в пропаганде в пользу большевиков, предаются военному суду и судятся по законам военного времени с применением к ним в особо важных случаях смертной казни».

— Ну и представители свободного мира! — гневно бросил Сапрыгин.

Из школы вернулся десятилетний Лева. Положив сумку с книжками, подбежал к отцу. Тот, приласкав сына, спросил:

— А ты этого дядю узнаешь?

Мальчик посмотрел, засмеялся:

— Дядя Коля! Волосы зачем-то побелил.

— Э, не угадал, — весело сказал Николай Евменьевич. — Это называется: укатали Сивку крутые горки.

Лева, не поняв, при чем тут Сивка, пригнул голову отца и зашептал ему что-то на ухо.

— Лева, запомни: дяде Коле можно говорить все, что говоришь мне и маме, — сказал отец и обернулся к Сапрыгину: — Закемовский спрашивал, дома ли я.

— Ох, какой ты, Лева, конспиратор!

— А как же, Николай Евменьевич, — шутливо заметила Александра Алексеевна. — Ведь он родился в годину реакции, когда мать с отцом в подполье были.

Скоро появился и второй сын Петровых — Володя, гимназист. Этот уже разобрался, на какой почве выросла дружба отца с дядей Колей, и не постеснялся громко сказать, что спрятал сейчас в поленнице две большевистские книжки, найденные в подвале гимназии. Отец пояснил Сапрыгину, что поленница стала у ребят тайным складом политической литературы.