Олег Велесов - Лебедь Белая

Я не люблю, когда меня называют варваром, злиться начинаю. Я уже понял, что ромеи таким словом обзывают всякого, кто по их разумению груб и ничему не обучен, то бишь, не умеет ничего. Но это неправда. У нас многие люди ремёсла ведают; грамоту опять же знают – писать, читать – ибо без грамоты далеко не уйдёшь и ни с кем не сторгуешься. Я вот сам на шести разных языках беседовать могу, а на трёх читать умею: на свейском, на готском и на ихнем ромейском. Этот ромей шесть языков не знает, только свой да наш, но я же не называю его варваром.

– Как же я ждал тебя, как соскучился! – тем временем продолжал причитать ромей.

Ну как же, соскучился. С чего бы это? Мы и виделись с тобою раз всего. А имя моё ты лишь опосля того запомнил, как я же тебе его на бересте нацарапал… У меня дурная привычка: что в голове держу, то и на язык кладу. Иной раз смолчать бы али поддакнуть: дело, мол, сказываешь – где там! Язык мой всегда поперёд мысли лезет.

– Лжу молвишь, – выдал я не задумываясь. – Ты не мне, ты девке, что я привёз, рад.

Ромей так и поперхнулся, будто комара проглотил.

– Что ты, что ты, Гореславушка… кхе-кхе… Бог с тобой… извини, простыл видно… Нет, девке я, конечно, рад, для того и нанимал тебя. Но ведь я переживал за тебя. Я волновался. А вдруг с тобой несчастье приключилось? Ранили тебя, или того хуже – заболел.

– Темнишь ромей, – недоверчиво протянул я, – недоговариваешь. Где это видано, чтоб человек ромейского званию так по-доброму с русом говорил? Аль я брата вашего не знаю?

– Не знаешь, Гореславушка, голубь ты мой сизокрылый, сокол ты мой ясный, не знаешь. Весь я прям так и истосковался, так и истосковался… Да ты пей вино-то, пей… Думаешь, если ромей, так ничего во мне святого нет? Ошибаешься ты на сей счёт, Гореславушка, ясно солнышко ты моё разлюбезное. Ромей – это всегда большая ответственность! Это честность с друзьями и беспощадность к врагам. И это не просто звание, как ты изволил выразится, это бесконечный источник блага и священный сосуд знаний, к которому каждый живущий на земле человек должен припасть и осчастливить себя служением единому императору – басилевсу Константинополя! Да ты пей вино-то, Гореславушка, пей…

Что-то он совсем заговариваться начал. Он мне ещё в первую встречу не понравился, а теперь и подавно нравиться не стал. Не хотел я за этой девкой идти, ох, не хотел. Да уж больно хорошие деньги посулил, проклятый, не смог отказаться. Ладно, сейчас расплатится – и я уйду. И больше никогда с ним связываться не буду. Ну его к бесам, лиса окаянного.

– Ты вот что, ромей, ты мне зубы не заговаривай. Ты плати давай, как обещался. Не когда мне с тобой лясы точить, идти надобно.

Он засуетился.

– Как скажешь, Гореславушка, друг мой наивный, как скажешь. Эй, кто-нибудь! Павлиний!

На зов прибежал всё тот же раб, что дверь открывал и вино подносил. Скользнул по мне любопытным взглядом и поклонился господину.

– Павлиний, принеси-ка тот мешочек, что я приготовил для гостя моего. Тот, что в таблинии. Да пошевеливайся! Гость торопится!

И повернулся ко мне.

– Спасибо тебе, Гореславушка, за помощь неоценимую, за доброту твою любезную. Что бы без тебя делал – не знаю прям. Помог ты мне очень. Выручил.

Я устало вздохнул. Ну и скользкий же человечишка.

– Ох, что-то ты утаиваешь. Обмануть хочешь?

– Нет-нет, – всколыхнулся Фурий. – О деньгах не беспокойся! Всё, как и договаривались – сорок золотых солидов, один к одному. Все такие кругленькие, звонкие, с портретом басилевса. Они тебе понравятся. О, вот и Павлиний!

Раб протянул мне кожаный кошель, вполне подходящий для сорока солидов. Я положил его на ладонь, подкинул, прислушался к звону золота. Не врёт ромей, и вправду все сорок. Открывать кошель и пересчитывать не стал. Я такие вещи по звону и весу определяю. Ни разу не было, чтоб ошибся. А может, просто обмануть меня боялись.

– Что ж, ромей, – заговорил я вставая. – Не скажу, что приятно было с тобой дело иметь, но купец ты, вижу, честный…

Меня повело. Тело вдруг качнулось, ноги ослабли, и я упал на колени. Что такое?.. В голове зашумело, закружилось, в глазах вспыхнули яркие круги – вспыхнули и погасли, оставив после себя сумрак. Неужто вино такое крепкое? Я закашлял, попробовал встать, но голова закружилась сильнее. Где-то запел петух… потолок перевернулся, закружился в водовороте. Мягко… Я почувствовал, как голова ударилась об пол, но совсем не больно…

Ромей смотрел на меня спокойно и холодно. Он даже не встал со скамьи, просто смотрел и всё.