Лариса Шкатула - Казачья доля - воля-неволя

Раньше это была не слишком приметная девушка. Будто с начавшей увядать красотой. Теперь все смотрели на нее и удивлялись, почему раньше эту ее красоту, не замечали? Высокого роста – прежде по этой причине Пелагея сутулилась и прятала глаза – теперь она статная пригожая молодица, вот какова была у Петра жинка.

Петр с детворой полюбил возиться. И занимался с казачатами не в шутку, а всерьез. Во всем, что касалось умения прятаться, разгадывать следы, ходить бесшумно, в станице, кажется, ему не было равных. Секрет состоял именно в бывшей службе Петра, в пластунах.

А уж усаживать хлопчиков на Грома и вовсе никакого труда не составляло. Похоже, и коню нравилось, что на старости лет он занимается таким ответственным делом.

И ведь это не все новости, случившиеся с Петром после того, как он женился на Пелагее. Как и положено, через девять месяцев его жена родила мальчика, которого крестили и назвали Иваном в честь станичного атамана, ему эта семья была обязана своим счастьем. Через полтора года родился другой мальчик, его назвали Владимиром. Через два года третий, названный Никитой. Судьба словно сжалилась, наконец, над Трофимом Кияшко, посылая ему одного за другим внуков-мальчишек, которых он не дождался в своем браке.

– Крестный, а что могут пластуны? – спрашивал его на очередном занятии маленький Гришка.

– Всё могут, – не колеблясь, отвечал Бабич.

В запасе у него было столько рассказов о своем боевом прошлом, что ребятишки слушали его с разинутыми ртами, и во всем старались подражать.

Гриша любил его, и по всякому поводу мчался, чтобы «поговорить». В отличие от других взрослых, вечно занятых своими делами, дядька Петро никогда не отмахивался от маленького казачонка. Но главное, что давал ему крестный, была казачья наука. Точнее, не просто казачья, а пластунская наука.

Ведь пластуны, как известно, были казачьей гвардией.

Теперь старшему сыну Петра уже исполнилось шесть лет и четыре с половиной второму – эти двое уже могли понимать, о чем говорит их отец. А младший в это время оставался с матерью, которая носила уже четвертого ребенка.

– Пластуны, потому что пластом лежать умеют, – объяснял детворе Петр, – не час, не два, а надобно – день, и два, и три. Тот, у кого терпения нет, и забудь думать про пластунов!

– Три дня лежать пластом? – не поверил какой-то малыш.

– Понятно, обычный человек такого не сможет, – улыбнулся его наставник, – терпению тоже учиться надо.

Бабич не знал, станет кто-то из малышни в будущем пластуном, не станет, но то, что они всегда с уважением будут относиться к пластунам, он не сомневался.

– А для чего надо все время пластом лежать? – спросил самый маленький казачонок. Его второй сын.

Петро, не выдержав серьезности, улыбнулся.

– Чтобы враг тебя не заметил.

– Враг – это тот, кто против нашей веры?

– Не все, кто против нашей веры враги, но наши враги – обычно не нашей веры, – попытался объяснить Бабич, да так, что и сам запутался…

Все-таки действовать он может куда лучше, чем говорить. Однако хватит разговоров.

– Идите-ка в круг Иван и Гришка.

– Так я же его на год старше! – снисходительно заметил Гриша, поглядывая на сына дядьки Петра.

– Тогда ты с ним дерись вполсилы, – посоветовал Петр и приказал остальным. – Все хлопают в ладоши и поют.

Посмотрел некоторое время на борющихся казачат и прикрикнул.

– В глаза смотреть, в глаза! Зрачок лови!

– А Гришка смаргивает! – пожаловался Иван.

– Так и бей его, пользуйся моментом! И не думай, что он делает, а думай, что ты должен делать. Поймал зрачок, и держи: видишь, он замахивается, в сторону уйди. Да не так резко, а мягко, незаметно… Не реветь! Что такое?

– Больно-а-а.

– Больно. Воинская наука только через боль и достается… А теперь все поднялись и танцуем. Идем запиночкой, с ноги на ногу переваливаемся, прыгаем, а я вам сыграю на кобзе.

Мальчишки обрадовано засуетились. Танцевать все любили. Тем более что со стороны эти танцы были странными: какие-то прыжки, какие-то вихляния из стороны в сторону, ходьба на корточках, и только Петр знал, для чего это все нужно.

Он умел играть не только на кобзе, но и на скрипке, сопилке, балалайке, одним словом, на всем, из чего можно было извлекать музыку. И голос при этом имел хороший. Так что, порой шутил, что мог бы ходить по станицам, пением и игрой себе на хлеб зарабатывать.

И чего, в самом деле, вздумалось ему поначалу сидеть в хате да горилку распивать, когда жизнь так хороша?