Игорь Додонов - «Чёрная мифология». К вопросу о фальсификации истории Второй мировой и Великой Отечественной войн

Так что, почему не наказали, вроде бы, ясно и без резунистских измышлений.

Осталось объяснить, почему Д.Г. Павлова и членов его группы повышали. Да всё потому же, что игры не служили целям отработки планов нападения, а были средством учёбы высших командиров РККА. Посему и не надо преувеличивать их значение и влияние на судьбы участвовавших в них военачальников. Скажем, у Д.Г. Павлова заслуг хватало и без данных игр. С 1937 года он занимал должность начальника Главного Автобронетанкового управления Красной Армии. Высокая оценка деятельности Д.Г. Павлова на ниве строительства танковых войск получала своё отражение в присвоении ему очередных званий.

Кроме того, Д.Г. Павлов до начала игр участвовал в совещании высшего командного состава РККА, где выступал с докладом на большую и сложную тему (впрочем, как и Г.К. Жуков). Доклад был дельным. Вот, что о нём говорит автор «Воспоминаний и размышлений»:

«Всеобщее внимание привлёк доклад командующего Западным особым военным округом генерал-полковника Д.Г. Павлова «Об использовании механизированных соединений в современной наступательной операции». Это тогда был новый и большой вопрос. В своём хорошо аргументированном выступлении Д.Г. Павлов умело показал большую подвижность и пробивную силу танкового и механизированного корпусов, а также их меньшую, чем у других родов войск, уязвимость от огня артиллерии и авиации» [29; 187].

Кстати, на том совещании из «игровой» группы Павлова выступал ещё и П.В. Рычагов. Его доклад тоже был охарактеризован, как очень содержательный. С учётом «испанских» заслуг П.В. Рычагова не приходится удивляться тому, что после игр он стал заместителем наркома обороны СССР [29; 187], [85; 52].

И если уж говорить о кадровых перестановках, то неплохо бы затронуть вопрос повышения Г.К. Жукова. Опять примем тезис Резуна, что январские игры отрабатывали реальные планы войны. Г.К. Жуков в ходе обеих игр зарекомендовал себя с хорошей стороны. В частности, и во время второй игры, где он командовал нашими войсками на Южном ТВД, т.е. как раз там, где ему в случае войны предстояло командовать Юго-Западным фронтом, силы которого, в соответствии с тогдашними планами, и были нашими силами на этом самом Южном ТВД (напомним, что ни один предвоенный план создания Южного фронта не предусматривал). Было ли целесообразно забирать «на Генштаб» командующего, которому, буквально, через полгода предстояло осуществлять на практике то, что он так успешно осуществил на карте (а ведь Южный ТВД был признан главным)? И ставить на его место М.П. Кирпоноса, генерала довольно толкового, но во второй игре умудрившегося со своей армией попасть в окружение – ещё один повод задуматься над целесообразностью всех этих кадровых перемещений.

Можно было бы понять подобный шаг в том случае, если К.А. Мерецков, стоявший во главе Генштаба, был абсолютно непригоден для своей должности. Но так сказать нельзя. К.А. Мерецков неплохо показал себя в финскую кампанию. В короткий срок его бытности начальником Генштаба (с августа 1940 года) под его руководством был разработан и доработан с учётом требований политического руководства страны новый план стратегического развёртывания Вооружённых Сил СССР («Соображения…» от 18 сентября 1940 года), велась интенсивная работа по ликвидации прорех в мобилизационном планировании (разрабатывался мобплан МП-40, велась работа над МП-41). Если принимать резунистские положения об играх, то ничей-нибудь, а именно его, К.А. Мерецкова, агрессивный план обыгрывался в январе 1941 года.

Какая же была необходимость Сталину идти на столь рискованные кадровые перестановки всего за полгода до намеченного удара по Германии? В чём их смысл?

Подобных вопросов не возникает, если считать январские игры на картах всего лишь учебным мероприятием.

* * *

Итак, оперативно-стратегические игры, проходившие в Москве в январе 1941 года, были абстракцией, призванной «дать практику высшему командованию РККА» [34; 54] в организации, планировании и управлении фронтовой и армейской операцией. И в этом их коренное отличие от игр на картах, которые проводились немцами в ноябре 1940 года. Последние были исключительно предметны. На них проверялись положения плана «Барбаросса», плана агрессии против СССР.

Январские игры советских военных уже сами по себе, своими вводными и ходом неоспоримо свидетельствуют об отсутствии намерений у советского политического и военного руководства развязать войну в 1941 году. Чтобы убедиться в этом дополнительно, достаточно их сравнить с ноябрьскими играми немецких военных. Наконец, даже кадровые перемещения и присвоение званий после игр, на которые так упирает Резун, при ближайшем рассмотрении говорят против его построений.