Руне Улофсон - Хёвдинг Нормандии. Эмма, королева двух королей

Ну вот, в один прекрасный день он все-таки умер или, по крайней мере, исчез.

Герцог, отец Эммы, тотчас приказал опечатать его комнату, чтобы ни один документ ни попал в чужие руки. Это Эмму не удивило: ведь было необходимо, чтобы те, которые главным образом описывались в хронике Хейрика, первыми смогли увидеть то, что он написал. А что, если все страницы — сплошная ложь? А что, если там написано то, чему лучше не попадаться на глаза врагу?

Когда герцог Ричард или кто-то еще в свое время стали просматривать огромное наследие, они обнаружили, что страницы пусты.

Они пролистали сотни, нет, тысячи страниц и не нашли ни единого слова.

Ох — было жутко даже подумать об этом. Эмма спросила своего брата архиепископа Роберта, правда ли это, и как он в таком случае может все объяснить. Но Роберт только пожал плечами и пробормотал «небылицы». От этого у нее понимания не прибавилось. Она спросила у своей матери: кто еще, как не она, знает, что нашел ее собственный муж. Но Гуннор только ответила, что Ричард никогда не распространялся о хронике Хейрика…

А не получится ли то же самое с «Encomium Emmae»? Не сотрется ли повествование со страниц и не исчезнет ли? До этого она большей частью рассматривала свои действия как насмешку надо всеми летописцами, у которых уши горят от стыда, которые метали бисер перед свиньями в надежде на вознаграждение звонким металлом. Она до сих пор с досадой вспоминала исландского скальда Гунлауга Змеиный Язык, который прибился ко двору в Винчестере в начале ее жизни в Англии. Он написал медоточивую похвалу королю Этельреду, которую затем распространил по всей Скандинавии, и ему поверили, так она слышала в Дании. Стоит ей захотеть, и ее язык будет не хуже змеиного.

Ну, что ж, раньше или позже, но истина всегда обнаруживается. Суждение Гунлауга об Этельреде опровергнет история. Но самой подставиться под подобные шутки, копаясь в английской истории?..

Эмма утешала себя тем, что хроника Бертина, несмотря ни на что, не лжет открыто, а только маскирует правду. И с этим она забыла льстивого послушника и его хронику.

Одного из первых датчан в Лондоне звали Осгод Клала. Король Кнут испытывал к нему большое доверие и всяческим образом отличал его. Поддержка лондонских датчан незаконнорожденного сына Харальда явилась для Эммы неожиданностью; разумеется, поступок Хардекнута с трупом Харальда не настроил их на более дружелюбный лад.

Теперь, когда знаменосец Хардекнута Тови собирался жениться на дочери Осгода Гюте и король был приглашен, Эмма поспешила уговорить Кнютте поехать на свадьбу. Она позаботилась о том, чтобы ее тоже пригласили, и Осгод сказал, что это для него большая честь.

Король ничего не имел против доброго пира, где он сможет выпить и съесть столько, сколько захочет. И если он сумеет улучшить взаимоотношения королевского дома с первыми датчанами Лондона, тем лучше.

Роскошный пир проходил в Ламбете. Все радовались чудесной июньской погоде, и за столом царило всеобщее веселье. Сама Эмма выпила немного больше, чем обычно, и ей пришло в голову попытаться вызвать «знамение» короля Артура, что само по себе не было таким уж большим чудом в начале июня. И все же, когда она подержала сжатую ладонь перед миловидным личиком невесты, а затем разжала ее, и оттуда вылетела серебристо-синяя бабочка, это вызвало всеобщее внимание. На какое-то мгновенье Эмма задумалась о том, что бы случилось, окажись ее ладонь пустой: как бы она тогда объяснила свой странно сжатый кулак?

Но король Артур не подвел ее, и перед изумленной невестой Эмма объяснила, что бабочка была пожеланием счастья от короля из старой сказки. Рожденная в датской семье невеста, конечно, не многое поняла из рассказа Эммы, она никогда не слышала об этом древнем короле, но она охотно поблагодарила за такое необычное пожелание счастья. Именно в тот момент король Хардекнут попросил слово, чтобы выпить за здоровье невесты и жениха. Он поднялся, слегка пошатываясь, поднял свою чашу, откашлялся и начал говорить.

Но свадебные гости ничего не поняли в бессвязной речи короля, который вдруг рухнул на пол в страшных конвульсиях.

В мгновенье ока Эмма оказалась подле него на полу. Она вставила ложку между челюстями Кнютте и попыталась успокоить пришедших в ужас гостей.

— Это скоро пройдет, — заверяла королева-мать, но невеста заплакала и восприняла случившееся как плохое предзнаменование. Праздник растворился в сплошной сутолоке, а королевские слуги отнесли Кнютте на ночлег под надзором Эммы.