Тейн де Фрис - Рембрандт

Несколько дней Ян Сваммердам не появлялся за общим столом и ел у себя в комнате. В первый раз, когда он превозмог себя и снова переступил порог розовой столовой, где целая армия паразитов и мнимых ученых питалась за счет Тевно, Каспар в шумной радости поднял бокал за здоровье друга. Ян Сваммердам видел, что сияющая улыбка Бартолейна неподдельна, что тот искренне обрадован и толкует его приход как знак примирения. Дух противоречия обуял Сваммердама. Он рассвирепел и бросил Бартолейну несколько резких и грубых слов. С жестоким злорадством отметил он разочарование, отразившееся на лице молодого человека. Когда тот попытался шуткой все же спасти свой заздравный тост, Сваммердам презрительно усмехнулся. Веселый говор за столом приутих. Бартолейн сидел, точно его оглушили ударом по голове. Все молчали. Ян Сваммердам встал и повернулся к Тевно. Искаженное лицо его производило отталкивающее впечатление, голос звучал холодно и враждебно:

— Мне кажется, что в вашем замке нашли себе приют люди, бесцеремонно вмешивающиеся не в свои дела. Было бы хорошо, если бы эти назойливые субъекты оставили в покое живущих под одной крышей с ними людей и не пренебрегали собственными обязанностями.

Услышав эти злобные слова, Бартолейн вскочил. Сваммердам смотрел на него, скрежеща зубами. Шрам между бровями побагровел, на лбу вздулись жилы. Каспар, казалось, был совершенно уничтожен; его мальчишеское лицо с редкими рыжеватыми усиками до такой степени помертвело, что даже Сваммердам испугался. Бартолейн хотел что-то сказать, но из горла его вырвались лишь бессвязные, нечленораздельные звуки. Он покраснел, потом побледнел, стал задыхаться. Глаза закатились. Он зашатался и схватился рукой за сердце.

Его подвели к высокому, настежь открытому окну. Все окружили его, испуганно шепчась, а Ян Сваммердам убежал в парк. Тревога и раскаяние раздирали его душу. Он бежал, точно преследуемый фуриями. Перед ним мелькали пруды, фонтаны, тиссовые изгороди, каменные фавны, беседки, розарий, уединенный домик. Он заблудился и, как слепой, кружил на одном месте. Он вдруг понял, что натворил. Он понял также, что на самом деле ни на миг не питал ненависти к Каспару, что любил его, любил слепой любовью, которая побуждала его делить с ним жилище, стол и кровать. Он бросился лицом в траву и, потрясенный, зарыдал. Все это зависть, одна зависть. Он завидовал солнечной беззаботности Каспара, его безоблачной жизни и, снедаемый этим темным чувством зависти, отталкивал от себя Каспара, мучил его, и вот теперь…

Тяжело ступая, вернулся он вечером в Исси. Кругом стояла мертвая тишина. Тишина эта навалилась на него тысячью тревог и страхов. Не было слышно ни звуков гобоя, на котором играли Дюльси и Лотремон, ни говора и смеха, раздававшихся обычно в библиотеке…

Ян Сваммердам не решался подняться по лестнице, которая вела в дом. Прячась в тени, он остановился под окнами. На белые плиты падало слабое сияние свечей. Предчувствуя недоброе, он заглянул в окно, откуда лился свет. Увидел кровать и на ней тело Бартолейна; у изголовья стояли двое слуг.

В дни, последовавшие за этим событием, никто ни словом не попрекнул его. Торжественно, в скорбном молчании похоронили во французском парке голландского врача. Несколько дней спустя Тевно посетил Яна Сваммердама в его комнате и был настолько благороден, что сказал ему несколько слов в утешение и в оправдание.

— Не вините себя чрезмерно. У вашего друга было больное сердце, и этот пустячный эпизод произвел на него слишком сильное впечатление.

Нет, Титусу и в голову не приходило, в чем причина вечного беспокойства и приступов лихорадки, терзавших надломленное тело и душу Яна Сваммердама; откуда ему знать, почему этот естествоиспытатель покинул Исси и вернулся в Амстердам. Работа над докторской диссертацией была достаточно разумным объяснением и ни в ком не вызывала недоуменных вопросов. Но сам Ян Сваммердам метался ночами на подушках, не смыкая глаз, а если засыпал, то тут же вскакивал, разбуженный снами, в которых чаще, чем образ золотоволосой цветущей женщины, являлось ему жизнерадостное улыбающееся мужское лицо, которое искажала вдруг гримаса ужаса и выражение укора в закатившихся глазах.

Как-то в разгар лета Ян Сваммердам, зайдя вечером к Титусу, пригласил его поехать вместе в Утрехт, куда он собирался по каким-то своим делам. Титус и слышать не хотел ни о какой поездке, но в беспокойном взгляде приятеля была такая мольба, что в конце концов он уступил. Он немножко боялся Сваммердама, боялся отказать ему в просьбе, на которой тот так настаивал. Хотя Сваммердам никогда не позволял себе каких-либо резкостей, Титус, помня дикие выходки друга на защите диссертации, всегда опасался их. Он отстранял от себя все, что могло вывести его из состояния душевного равновесия и спокойствия. Силой воли и работой он ввел в границы упорядоченного существования беспокойные порывы своей юности и теперь старательно избегал всякой бури, которая могла бы нарушить это равновесие.