Мэгги О'Фаррелл - Хамнет

Быстро расстегнув браслет, она сняла его с запястья. Она разглядывала рубин, поднеся его поближе к глазам и размышляя о том, что этому самоцвету довелось увидеть, где его откопали и как браслет с ним попал к ее мужу. В глубине алой прозрачности камня блестела капля застывшей крови. Подняв глаза, она заметила, как пристально смотрит на нее муж. Не отводя от него взгляда, она положила браслет на стол. На мгновение он, казалось, смутился. Мельком глянул на браслет, потом на нее и опять на браслет; он привстал, словно собираясь что-то сказать. Его лицо и шея резко покраснели. Он протянул к ней руку, но через мгновение рука бессильно упала.

Агнес встала и, не сказав ни слова, вышла из комнаты.

В тот вечер он нашел ее незадолго до заката. Она трудилась в «Хьюлэндсе», ухаживая за пчелами, пропалывая сорняки и собирая цветы ромашки.

Агнес увидела, как он приближался по дороге. Он успел сменить роскошную новую рубашку и украшенный тесьмой берет на старый джеркин, висевший на крючке с внутренней стороны их двери.

Она не стала смотреть, как он подходит к ней; отвернувшись от дороги, она продолжала собирать желтые цветочки и, набрав горсточку, бросала их в стоявшую рядом корзинку.

Он остановился в конце ряда плетеных из соломы пчелиных ульев.

— Вот, я принес вам шаль, — сказал он, держа ее в руках.

Оглянувшись, она посмотрела на нее, но ничего не сказала.

— На случай, если вы замерзли.

— Нет, мне не холодно.

— Ладно, — сказал он, положив шаль на крышку ближайшего улья, — но можете взять ее отсюда, если понадобится.

Она вновь занялась сбором ромашек. Один цветок, второй, третий, четвертый…

Его ноги шуршали в траве, приближаясь к ней, и, наконец, он, опустив глаза, остановился совсем рядом. Она видела краем глаза его туфли. И вдруг поймала себя на страстном желании изрезать ножом носки этих туфель. Кромсать их острием своего ножа, чтобы кожа под ними покрылась болезненными порезами. Как бы он тогда тут завыл и запрыгал.

— Живокост? — поинтересовался он.

Она не могла понять, о чем он говорил, что имел в виду. Как он посмел прийти сюда и невинно болтать с ней о цветочках? Ей захотелось сказать ему: «Забирайте свои браслеты и шикарные, галантерейные туфли и убирайтесь вместе со своим блаженным неведением обратно в Лондон. И никогда больше не возвращайтесь».

А он уже склонился над цветами в ее корзинке, продолжая бубнить что-то про живокост, фиалки и…

— Ромашки, — выдавила она, сама удивившись тому, как глухо и мрачно прозвучал ее голос.

— А-а-а. Понятно. А вот те цветочки, разве не живокост? — Он показал на заросли пижмы.

Отрицательно покачав головой, она вдруг почувствовала такое сильное головокружение, что от малейшего движения, казалось, могла упасть в траву.

— Нет, — Агнес вяло подняла руку и, пошевелив испачканным в желтой пыльце и зелени пальцами, показала на цветущие рядом синие колокольчики, — вон он, живокост.

Бодро кивнув, он сорвал цветущую стрелку лаванды, потер ее между пальцами и, поднеся руку к носу, издал преувеличенно восторженный вздох.

— Пчелы благоденствуют?

Она еле заметно склонила голову.

— Много меда насобирали?

— Мы пока не смотрели.

— А… — он махнул рукой в сторону фермерского дома «Хьюлэндса», — как дела у вашего брата? У него все в порядке?

Она подняла голову и впервые с момента его прихода взглянула на мужа. Она почувствовала, что ни минуты больше не сможет терпеть этот разговор. Она опасалась, что если он задаст еще хоть какой-то вопрос о «Хьюлэндсе», пчелах, цветах, то ее ярость может вылиться в нечто страшное и непредсказуемое. Может, она всадит нож в его туфли. Или толкнет его на пчелиный улей. Или просто убежит в дом к Бартоломью, или найдет убежище в темно-зеленом тенистом лесу и вообще откажется выходить оттуда.

Лишь мгновение выдержав ее откровенный прямой взгляд, он вздохнул и отвел глаза.

— Что, стыдно смотреть мне в глаза? — спросила она.

Он поскреб подбородок пальцами, вздохнул, пошатнувшись, опустился на землю рядом с ней и обхватил голову руками. Нож выскользнул из рук Агнес. Она боялась держать его, не зная, на что могут подвигнуть ее возмущение и обида.

Они посидели немного рядом, но глядя в разные стороны. «Я не собираюсь, — решила она, — начинать разговор. Пусть сам думает, что ему следует сказать, раз уже он так поднаторел в своем словесном искусстве и прославился прелестными пьесами». А она будет придерживаться своего решения. В конце концов именно из-за него возникли эти трудности, разрыв их семейной жизни, и именно ему следует объясниться.