Мэгги О'Фаррелл - Хамнет

— Где же вы пропадали? — внезапно разозлившись и вырвавшись из его рук, обиженно спросила она и почему-то начала плакать. — Как же долго вас не было.

Если он и заметил ее обиду, то не показал виду. Подняв с земли сумку, он потрепал собаку за ушами, взял девочку за руку и увлек ее за собой к дому.

— А здесь куда все разбежались? — громогласно и выразительно загудел он, войдя во флигель.

Семейный ужин. Его братья, родители, Элиза с мужем, Агнес и девочки, все с трудом уместились за столом. В честь его приезда Мэри свернула шею одному из гусей — гогот и визг в птичнике стоял ужасный, — и теперь запеченные куски разделанной гусиной тушки лежали у каждого на тарелке.

Он рассказывал смешную историю, приключившуюся с одним трактирщиком и лошадью на мельничной запруде. Его братья хохотали, отец стучал кулаком по столу; Эдмунд щекотал Джудит, заставляя ее повизгивать; Мэри о чем-то спорила с Элизой; пес, подпрыгивая, ловил бросаемые ему Ричардом косточки, а между этими подачками требовательно лаял. История достигла кульминации — что-то смешное было связано с открытыми воротами, но что именно, Агнес так толком и не поняла, — и все дружно захохотали. Агнес приглядывалась к мужу, сидя напротив него за столом.

В нем появилось что-то новое, незнакомое. Но она не могла понять, что именно. Он отрастил волосы, однако это лишь внешняя новизна облика. Сережка теперь появилась и во втором ухе, но это тоже неважно. Лицо загорело, и он приоделся в нового фасона рубашку с длинными свободными манжетами. Однако все это несущественные мелочи.

Элиза обратилась к ее мужу, и Агнес, мельком глянув на нее, продолжила изучать его лицо. Он внимательно слушал слова Элизы. Его поблескивающие от гусиного жира пальцы гоняли по тарелке корку хлеба. «Как же этот гусь жалобно гоготал, а потом визжал, — вдруг вспомнила Агнес, — и уже без головы попытался убежать, словно надеялся еще изменить свою участь». Ее муж заинтересованно внимал словам своей сестры; он слегка подался вперед. Его рука лежала на спинке стула Джудит.

Он не приезжал целый год, почти целый год. Уже вновь наступило лето и близилась годовщина смерти их сына. Она не представляла, как все это возможно, но оказалось, что возможно.

Агнес с неизбывным упорством продолжала пытливо смотреть на него. Он вернулся к ним, сердечно обнял каждого, раздавая восторженные комплименты и извлекая соответственно подарки из дорожной сумки: гребешки, трубки, носовые платки, моток яркой цветной шерсти, браслет для нее из чеканного серебра с рубиновой вставкой на застежке.

Такого изящного браслета у нее еще никогда не было. Гладкий обруч украшала затейливая гравировка, а рубин окружала изящная оправа. Она даже не представляла, в какую сумму ему мог обойтись такой драгоценный подарок. И вообще, с чего это он так расщедрился, ведь обычно экономил каждый пенни и берег свои деньги, с тех пор как отец его потерял состояние. Сидя за столом напротив мужа, она играла дорогим украшением, покручивая его на руке то в одну, то в другую сторону.

От этого браслета — внезапно почувствовала Агнес — исходит какая-то темная аура, вроде легкого дымного облачка. Сначала, когда она его надела, он показался ей слишком холодным, обхватил ее руку ледяным металлическим объятьем. Но теперь стал слишком горячим и тесным. Его красный глазок пялился на нее с какой-то зловещей навязчивостью.

«Его носил кто-то несчастный, — поняла она, — и тот человек обижен на нее или испытывает к ней недобрые чувства. Он пропитался чьим-то несчастьем и горем, отполированным до тусклого блеска. Кому бы раньше ни принадлежало это украшение, бывший владелец желал ей зла».

Элиза, закончив говорить, уже просто улыбалась. Собака устроилась возле открытого окна. Джон опять наполнил свою кружку элем.

Агнес взглянула на своего мужа и внезапно все поняла, почувствовала, уловила его новую ауру. Все его тело, кожа, волосы, лицо и руки покрывала какая-то пятнистая дымка, словно лапки мелких животных оставили на нем свои грязные следы. «Он покрыт, — догадалась Агнес, — прикосновениями других женщин».

Она опустила взгляд в свою тарелку, взглянула на собственные руки, на пальцы, на их огрубевшие кончики, на завитки линий на подушечках, на костяшки, шрамы порезов и синевшие под кожей вены, на обгрызенные ногти, которые она грызла постоянно, не давая им возможности отрасти. На мгновение ей показалось, что подступившая к горлу тошнота сейчас вырвется наружу.