Ольга Андреева-Карлайл - Остров на всю жизнь. Воспоминания детства. Олерон во время нацистской оккупации [litres]

Ида Самойловна была каким-то мифическим существом из моих детских фантазий, и казалось вполне естественным, что она появилась в нашем доме именно в это фантасмагорическое лето. Она была старая большевичка, и моя бабушка когда-то считала ее своей подругой. Позже, в начале двадцатых годов, Виктор Чернов ушел из-за нее из семьи.

В 1917 году Ида, оказавшись без поддержки и помощи, прибилась к семье Черновых сразу после их возвращения в Россию. Снова и снова она взывала к бабушкиному состраданию. Наверное, она понимала, что Чернов в тот момент был одной из главных политических фигур новой России.

Теперь же Ида сидела в нашем саду на скамейке около юкки. Ведьма, которую я себе воображала, была прямо передо мной. Больше всего Ида напоминала огромную гаргулью. Ее изуродовал артрит, лежавшие на коленях руки напоминали когтистые лапы, жившие своей собственной жизнью. Непонятно, как можно было променять мою прелестную бабушку на эту женщину.

Когда Черновы появились в нашем саду, бабушку сначала охватила паника. Что будет с ее репутацией, если вторая мадам Чернова поселится в деревне? В ужасе она скрылась в своей комнате. Через некоторое время она вышла оттуда и заявила, что если Черновы останутся в Сен-Дени, то ей придется уехать. Если транспорта не будет, она пойдет в Париж пешком. Но дочери долго ее уговаривали, и мало-помалу им наконец удалось ее успокоить. Довольно скоро ее природная доброта взяла верх над эмоциями, и она принесла Иде чашку чаю в сад.

Черновы объяснили, что они едут в Соединенные Штаты. Они надеются как можно скорее добраться до Марселя, но, конечно, в итоге застряли на Олероне на несколько недель.

В течение этого времени Виктор Чернов, крупный, улыбчивый, с аккуратно подстриженной белой бородой, часто приходил в дом Ардебер. Мы с Андреем сохранили приятные воспоминания о его редких визитах в Плесси. Он любил детей, и говорили, что когда-то, когда молодые Чернушки были маленькими, он был им хорошим другом… Теперь он играл с Андреем в шашки и пел малышам русские песни – у него был теплый низкий бас. Но, несмотря на это, было ясно, что он сильно подавлен. С маниакальной настойчивостью он все время пытался придумать, каким образом поскорее уехать в США. Я никогда раньше не видела, чтобы человек постоянно жил в таком сильном страхе.

К этому времени относятся мои воспоминания о стихах Пастернака, которые так любил мой отец. Я все еще помню, как он читал их, когда на пляже мы собирали плавник, выброшенный морем на берег.

В те годы, когда мы читали много исторических романов, правление Стюартов казалось менее сказочным, чем наша жизнь на Олероне. Однако наши летние гости вовсе не были персонажами из снов. Они всплывали из прошлого, из прошлого Европы, они ковали наше будущее, как сказал мой отец как-то на пляже. Кто бы что ни делал, все имеет свое значение, так создается мир. Мне не стоит сожалеть о том, что я – девочка. Девочкам часто не хватает воли и упорства, но, если я хочу что-то сделать или кем-то стать, я это сделаю или таковой стану. Главное – не бояться.

Отец не сомневался в этом, и я ему верила.

Страх, пока еще смутный и едва различимый за пеленой флагов и улыбок, вошел в нашу жизнь светлым июльским днем – 20 июля Сен-Дени заняли немцы. Накануне вечером сельский глашатай обошел деревню и зачитал объявление господина мэра: гражданское население должно воздержаться от любых проявлений враждебности по отношению к оккупационным войскам, прибытие которых ожидается завтра утром. Жителям предписывается не покидать своих домов до нового распоряжения мэра.

Погода в тот день была чудесная, хоть и немного ветреная. Я помню, что накануне долго смотрела, как увенчанные белой пеной огромные волны разбиваются о песок Большого пляжа. Но наутро нам, как и всем остальным жителям Сен-Дени, сидевшим в этот день за задернутыми занавесками или закрытыми ставнями, довелось наблюдать, как немцы медленно, с лязгом входят в деревню. Мы смотрели из окон бабушкиной спальни, а малыши – из Наташиной комнаты на верхнем этаже. Это был их любимый наблюдательный пункт, когда им запрещали выходить в сад. Оттуда они смотрели, как зимой после воскресной мессы жители Сен-Дени в любую погоду шли процессией от церкви до пристани и обратно. Но то, чему они стали свидетелями в это утро, было зрелищем совсем другого рода – и они буквально остолбенели.